— Да нет же, — искренне возмущался я, — как это может быть, чтобы ты кому-нибудь не понравилась! Я волнуюсь совсем не поэтому.
Мог ли я объяснить Ружане, что для меня существовали две Студеницы: в одной все было связано с Матлахом, с моей теперешней подневольной жизнью, а другая была Студеница моего детства, из которой я ушел и на которую, как мне казалось, я потерял все права! Мог ли я объяснить, что с каждым днем я все острее чувствовал свою вину перед этой второй Студеницей? И эта мысль мучила меня непрестанно.
Нанятая в Воловце попутная подвода довезла нас до околицы. Я снял с повозки рюкзак, в котором лежали купленные для Горули с Гафией подарки, и повел Ружану к хорошо знакомой хате не сельской улицей, а верхней тропкой.
Горули не было дома. Гафия до того растерялась, увидев нас, что, прикрыв рот краем черной хустки, несколько мгновений глядела на меня, словно не узнавая.
— Иванку, — проговорила она наконец, — ты?! — и заплакала.
По впалым и точно выдубленным щекам ее текли слезы, и она стряхивала светлые капельки пальцами.
Я обнял Гафию, а она, припав к моему плечу, зашептала:
— Як бы ты знал, як бы ты знал…
И это «як бы ты знал» повторяла она долго, не в силах до конца выразить того, что ей хотелось.
Только тогда, когда мы очутились в хате, Гафия как бы впервые увидела, что я пришел не один. Она вытерла щеки краем платка, и лицо ее точно замкнулось. Бросив осторожный и недоверчивый взгляд на Ружану, Гафия посмотрела на меня.
— Пришли до вас, мамо, — сказал я. — Это Ружана.
— Жинка? — помедлив, спросила Гафия.
— Нет еще, — ответил я, — а скажете, так будет и жинкой.
Ружана смотрела на Гафию со смущенной улыбкой. А Гафия, всплескивая руками, заметалась по хате.
— Йой, люди добрые! — приговаривала она. — Да разве так можно? Пришел и молчит, молчит, что с нареченной до нас… Да вы сидайте!.. Ну як так можно?
Она говорила, переставляя с места на место различные предметы, обмахивала передником по нескольку раз и без того чистую единственную в хате лавку, сунула в угол Горулины постолы, потом зачем-то вытащила их снова и вдруг, успокоившись, подошла к Ружане, усадила ее рядом с собой и осторожно погладила по плечу.
— Хоть бы ты с кем наказал, Иванку, что приедете, — сказала Гафия, — я бы и приготовилась и… — голос ее зазвучал глухо, — Илька бы никуда из дому не пустила.
— Где же он? На полонине? — спросил я.
— Нема его там, — ответила Гафия. — Третьего дня ночевал дома, так постучались к нему уж под самое утро — тоже из города какой-то человек. Поговорил с ним старый, а потом и ушли вместе. Только не на полонину, Иванку. Як на полонину уходит, так он мне про то всегда говорит.
Гафия начала хлопотать по хозяйству, а Ружана вызвалась ей помогать.
— Что вы, что вы! — запротестовала Гафия. — Я и сама справлюсь, сама все сделаю…
Но видно было, что ей приятна помощь Ружаны.
Через некоторое время я слышал, как они вдвоем ловили где-то за хатой курчонка, а затем собрались за водой на поточек.
Я окинул взглядом хату. Ничего в ней не изменилось. Так же, как и раньше, среди семейных фотографий висел вырезанный из газеты портрет Ленина; так же было здесь бедно, прибрано и чисто. Но тут я заметил, что под фотографиями, на украшенном резьбой сундучке лежала небольшая стопочка прикрытых рушником книжек. Я подошел к сундучку, приподнял рушник и стал разглядывать книги. Все они были в мягких обложках и по одному их виду, по изгибам на середине можно было судить, что книги эти побывали во многих руках. Но не в этом было главное. Взгляд мой приковали заглавие и фамилия автора одной из книг. Медленно и осторожно я стал перелистывать страницу за страницей, ничего еще не читая, но от сознания того, что я нашел эту книгу не на библиотечной полке, а на резном сундучке в верховинской хате у Горули, меня охватило удивительное чувство, какое бывает у человека, когда он совершенно неожиданно оказывается рядом с чем-то большим и значительным.
В хату вошла Гафия и сбросила у печки охапку хвороста. Следом за ней Ружана внесла ведро, в котором тихо плескалась вода.
Рукава у Ружаны были засучены, волосы распушились, глаза поблескивали, будто в них запечатлелась веселая игра поточка.
— Ну, не скучаешь без нас? — спросила Ружана. — Может быть, и ты пойдешь с нами на поточек? До чего там хорошо! Вода чистая, холодная.
— Нет уж, — улыбнулся я, — буду ждать вас здесь. — И обратился к Гафии: — Чьи это книги у вас?
Гафия встрепенулась.
— Чьи? Да Илька, — сказала она и вздохнула. — То он тебя учил, а теперь сам за книжки сел. Как дома бывает, так допоздна лампу жжет. Другая книжка еще ничего, все сразу сразуметь можно. Вон он и мне одну такую читал, як там, в России, по-новому жить стали; а другая попадется, так Илько голову руками сожмет и все сидит, сидит. Мне его жалко становится. «Что, спрашиваю, Ильку, трудно?» — «Трудно, а читать надо. Десять раз прочту — и пойму. А если, кажет, пойму, так будто во мне кто, Гафие, фитилек, як в той лампе, повыше выкрутил».