Но на самом деле Матлаху трудно было обмануться, он отлично знал, что берет к себе человека мелкого, завистливого, способного из-за своей зависти на все. Однако эта способность Сабо превзошла все ожидания его хозяина. Держать такого при себе становилось неудобным, тем более что не только матлаховские батраки, селяне, я, но и сам Матлах в глубине души с презрением относился к Сабо. И Матлаху пришлось с ним расстаться. Куда девался Сабо, никто так и не знал.
Ждать мне пришлось долго. Вернулся Матлах в гостиницу с сумерками, довольный и возбужденный.
— Ну, Андрию, — сказал он сыну, въезжая на своей коляске из небольшой прихожей в номер, — нехай коммунисты пишут сколько им влезет. Долги приписали в суде. Теперь уже закон мой! Теперь… — И вдруг Матлах осекся, заметив меня. — А-а-а, то вы, пане Белинец? — он сделал круг по комнате. — Ну, ничего, ничего…
Я побелел от негодования. Он видит во мне своего сообщника! Да и как он мог думать иначе о человеке, целиком от него зависящем, знания которого он купил, как покупал все, что ему было нужно: батрацкие руки, закон, депутата Лещецкого.
— Пане Матлах, — сказал я, еле сдерживая себя, — мне нужно поговорить с вами.
Мой тон и мой вид удивили Матлаха. Он с беспокойством взглянул на меня.
— Послухаю, пане Белинец, что у вас такое.
— Пане Матлах, то, что вы делаете с землей Федора Скрипки, Соляка и других, — это преступление, грабеж! Если вы бога не боитесь, людей побойтесь. Вам люди этого не простят!
Матлах глядел на меня, снисходительно улыбаясь. Минуту назад он опасался, что я сообщу ему о каких-нибудь новых осложнениях или эксцессах в Студенице, и теперь он совершенно успокоился.
— Послушайте, пане Белинец, — сказал Матлах. — Я дело делаю, и еще якое дело! Может, первое у нас в Карпатах. А вы мне говорите: грабеж! Ну добре, я пожалею, так другой на мое место встанет. А меня, думаете, в той Америке, в шахте, кто-нибудь жалел? Жилы тянули, и вытянули бы все до одной, если бы я сам других жалеть не перестал. А как перестал, так мне и удача в руки пришла. Вот как жизнь делается!
— Не жизнь, а нажива, вы хотите сказать.
— Не все одно, что поп, что пан превелебный, — махнул рукой Матлах. — А еще хотите моего совета послушать, пане Белинец?.. Не ваша это забота, как я себе дорожку прокладываю. Вам без той заботы спокойней и легче будет, а меня нехай бог уж судит, а не вы.
— Судить вас, к сожалению, не в моей власти, но в моей власти сказать, что служить я вам не могу и не хочу. Вы гоните людей с земли, а земля эта принадлежит им по праву, сколько бы судов вам ее ни присуждали. Слышите?
— Э-э, вон вы куда! — уставился на меня Матлах. — А зря, правда, что зря… Лучшей службы, чем у меня, вам не найти, да и худую тоже не скоро найдете, походить да попросить придется… Ну, а потом о доме надо было бы подумать, вам ведь еще сколько платить…
Краска прилила к моему лицу, ладони стали горячими и влажными. На миг передо мной предстала Ружана такой, какой я видел ее при закладке дома, но только на миг.
— Это все, что вы можете мне сказать? — спросил я.
— Что же еще? — пожал плечами Матлах. — Скрывать не стану: вы мне нужны, пане Белинец, да земля больше нужна. По человеку плачут день, а по земле — всю жизнь. Я с вами говорю начистоту.
— И я вам отвечаю тем же, — произнес я и поднялся со стула. — Можете искать другого на мое место.
Матлаха передернуло. Короткие пальцы вцепились в ободок колеса кресла.
Я повернулся и пошел к двери.
— А не пожалеете, пане Белинец? — крикнул мне вслед Матлах.
— Нет, не пожалею.
Снимая в полутемной прихожей плащ с вешалки, я слышал, как младший Матлах сказал отцу:
— Уйдет ведь.
— Вернется! — самоуверенно и громко, видимо рассчитывая, что я еще не ушел, ответил Матлах.
— А если не вернется?
— Не может, он по рукам и ногам связанный.
34
…Лестнице, кажется, нет конца. Ступени, ступени, ступени… «…Обувь Бати… Все человечество… Лучшее мыло…» Ах да, это же дверь! Она распахнулась бесшумно. Несколько шагов под аркой отеля Берчини — и предо мной улица.
Продавец каштанов раздувал угли в жаровне. На противоположном углу ужгородские маклеры и дельцы, шушукаясь, совершали свои сделки; какой-то человек, в заштопанном пальто, с поднятым воротником, бесцельно брел по тротуару, заглядывая в витрины магазинов; поравнявшись со мной, он снял шляпу и произнес:
— Может быть, пан не откажет мне?.. Стыдно просить, но что поделаешь…
Я вынул из кармана несколько геллеров и положил их в протянутую руку. Человек поблагодарил и побрел дальше той расслабленной походкой, какой ходят люди, которым некуда идти.