Вспоминаю, как я тяжело хворала и мама меня выхаживала. Стояла морозная, снежная зима. Однажды я проснулась и увидела, что в доме никого нет. Забралась на окно, встав ногами на широкий холодный подоконник, путаясь в белой длинной ночной рубашке, открыла форточку и, высунув в нее голову, принялась долго и громко плакать. Мне казалось, что весь мир забыл про меня. Было страшно, потому что я одна. Прохожие останавливались под окном, смотрели на меня, жалели и говорили:
– Не плачь, девочка, мама с папой обязательно придут!
А я, вся продрогшая от мороза, рыдала навзрыд до тех пор, пока не вернулась мама, убегавшая в аптеку. Потом еще долго я лежала с очень высокой температурой.
Мне запомнилась соседка по дому, старая бабушка, которая каждый раз, когда я выбегала на улицу, одиноко сидела возле подъезда. Старушка подзывала меня и нежно к себе прижимала. Одета она была всегда в одну и ту же теплую поношенную кофточку и цветастую юбку, поверх которой был неизменный белый фартук. Бабушка не имела своих детей и доживала жизнь в одиночестве. Обняв и гладя меня по головке, она горестно вздыхала и приговаривала:
– Сладкая девочка, умненькая девочка, хорошенькая моя.
Ее старческие худенькие руки тянулись в карман передника, из которого она изымала помятые карамельки, пряники или леденцы. Она часто и долго смотрела на меня и говорила:
– Ты – ладная девочка, и пусть Господь тебя бережет!
Мне в то время не хватало заботы, и я, прижавшись к ней, долго могла сидеть, боясь пошевелиться. Ее теплая, мягкая рука тихо гладила мои пышные волосы. Однажды она подарила мне маленькие бусы из цветных камешков, сказав при этом:
– Носи их, девочка. Это будет тебе память обо мне.
Буквально через несколько дней бабушка умерла, а я, узнав об этом, долго и безутешно плакала, не понимая, почему такие светлые и добрые люди уходят из жизни. Бусы, подаренные ею, долго хранились в моих игрушках, но со временем были потеряны. Теплые воспоминания об этой старушке до сих пор живут в моем сердце.
Помню также, как в нашей коммуналке, на кухне, родители собирались с соседями, дядей Романом и его женой. Сосед работал фотографом. У меня до сих пор хранятся мои ранние фотографии, сделанные им. Они сидели на кухне и обсуждали последние новости в стране и за рубежом, политику, подъездные скандалы. Папа до хрипоты защищал непонятных капиталистов, говоря, что у них есть много прав, обсуждал, чем наша страна отличается от других. Он часто по ночам включал приемник, долго настраивал, и сквозь хрипы раздавалось:
– Говорит радиостанция Би-би-си.
Я усаживалась возле него и тоже слушала радио. Там говорилось о разоблачении очередного советского шпиона, об очередном съезде партии русских, о том, что в стране многое скрывают от народа, и о том, что какие-то китайцы вновь нарушают нашу границу.
Мне очень нравилось сидеть у папы на коленях, прижавшись к нему, и в этот момент чувствовать себя такой взрослой и защищенной. Еще бы, мне разрешили слушать радио! А самое главное – я была дома со своей любимой семьей.
И в выходные и в рабочие дни папа по утрам вставал очень рано, в 5 часов. Летом иногда он будил меня, и мы отправлялись с ним на берег реки Урал. Город еще спал, а я, гордо и весело подпрыгивая, шла рядом с ним. Мы брели по пустынным улицам, и папа рассказывал мне интересные истории. Я тогда не умела плавать, но смело вместе с отцом бросалась в прохладную воду, брызгаясь и визжа от восторга. Папа в те годы был очень красивым мужчиной с атлетической фигурой. Каждый раз, когда мы заплывали далеко, я крепко держалась за его шею и успевала только бойко бить ножками по воде. Для меня редкое общение с отцом было настоящим праздником. Потом мы с ним возвращались с купания, переодевались, и меня отводили в детсад, а папа спешил на работу.
Ранней весной родилась моя младшая сестренка Ирина, и наша маленькая комната наполнилась детским плачем. Под потолком появились натянутые веревки, на которых сушились пеленки, подгузники из марли, распашонки. Веревки иногда лопались, и все постиранные вещи оказывались на полу. Я собирала их и начинала развешивать на спинке кровати, диване и раскладывать на сундуке.