– Возьмите, – Николай протянул мне сто рублей ассигнациями. – Мне хватит и пяти червонцев.
– Да не надо…
– Вы боитесь, не побранит ли меня папенька? – Николай вложил деньги под переплёт. – Папенька похвалил бы.
Это было накануне Введения во храм Пресвятой Богородицы. На Праздничной Литургии читали Евангелие от Луки. А у меня в голове вертелось другое: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе…» Как будто о нём....
Николая не было с нами. Он отмечал этот праздник за одним столом с Царём. Первый раз. Но мне он виделся рядом. В правой мужской половине домовой церкви. И свет в алтаре… Как в тот день Крещения Господня, когда мне было шесть лет…
…ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.1
О деньгах Николай забыл. А я не осмелилась напомнить. Не узнал он, что батюшка с матушкой купили моим братьям духовные книги, а сёстрам – ткани. В приданое, и так. А малой я сшила платьице сама: чёрное в белую клетку. Длинное, в складочку. Она сохранила его на память – своё первое в жизни платье.
***
В марте 1812-го года гвардия получила приказ отправиться к западной границе.
В день накануне выступления в поход я долго не могла уложить волосы. Руки не слушались меня. Я торопилась. Я должна была вовремя привести девочек к завтраку.
Закрепив узел, я пошла будить моих воспитанниц. Шпильки впивались в затылок. Я остановилась в зале у окна. В стекло косило лучами утреннее солнце. Глядя на своё отражение, я вытащила шпильки и принялась заново закручивать узел.
За открытой дверью загремели шпоры. Это был он – Николай! Он любил модничать в шпорах. Руки мои дрогнули – и длинные волосы распались. Шпильки посыпались, задождили по паркету.
Николай кинулся собирать их. Я хваталась то за виски, то за горячие щёки, стыдясь то тускло-соломенного цвета моих волос, то пульсирующего жара в лице, то лихорадочного испуга в глазах. Я шептала:
– Простите… Простите…
Николай подал мне шпильки:
– Сегодня мы последний раз завтракаем с вами!
– Последний раз… Вы радуетесь! А если будет война? – вырвалось у меня. – Если Вас убьют, я…
– Разве не всё равно, когда мы встретим смерть?
– Мне – не всё равно! Я поэму не успел дописать! – ответил вошедший Константин и оперся на плечо брата.
За ним дверях показалась голова Серёжи:
– Бе-бе-бе!
Его рука махала исписанным листом. Константин кинулся за ним:
– Моя поэма! Злодей! Отдай! Я писал её две ночи! Если она пропадёт – пусть меня разорвёт ядром в первом бою!
Дверь хлопнула. Возня, истошный крик Серёжи, смех – всё растворилось в соседней комнате.
Николай стоял передо мной. Я не могла поднять глаз и смотрела ему в грудь – туда, где бьётся сердце.
– Николай!.. Возвращайтесь к нам! Все любят вас…
«И я люблю вас!» – хотелось мне сказать. Но я не решилась.
Если бы знала я тогда, что война неизбежна, что пушечное ядро уже отлито, я сказала бы эти слова: «И я люблю вас!» Неразумная девица – как я желала тогда, как мечтала взаперти от Бога, чтобы он кинулся к моим ногам и рука моя коснулась его русых кудрей! Что бы было?.. Он умолял бы родителей согласиться на брак – с «неблагодарной интриганкой, испортившей будущее молодому офицеру». Командир полка не одобрил бы брак с гувернанткой. Николай не служил бы в гвардии – и не стоял бы на Бородинском поле рядом с братом. Но нужен ли был ему путь в Царствие Небесное через земную любовь, через искупление вины перед обманутыми родителями?
Последний вечер с семьёй… Он подал отцу гитару – и тайный советник заиграл Камаринскую.
Николай вскинул голову. Подбоченясь, выступил вперёд. Развёл руки – распахнув сердце… Задробил ногами в чёрных сапогах.
Эти ноги ждал переход по мартовским ручьям, по месиву из рыхлого снега, ледяной воды и грязи.
Я улыбалась и хлопала для него в ладоши – пусть будет праздник. А если война? Я даже узнавать не хотела, что такое война.
Константин пошёл с ним в перепляс, ударив по голенищу сапога.
– Смотрите, господа офицеры! – погрозил им пальцем отец. – Вам завтра двадцать вёрст пешком идти!
Братья уходили на рассвете. Я проснулась проводить их. Проплясав весь вечер накануне, Николай бодро носился по дому в шинели, с кивером под мышкой.
– Прощайте! – шепнул он мне, чтобы не разбудить сестёр. – Мы полетели!
Родители расцеловали сыновей и благословили в дорогу.
– Вот вам моё напутствие, – отец подал Николаю, как старшему, маленькую книжку в малахитовом переплёте. – Это Евангелие давал мне и мой отец, когда отправлял учиться за границу.