Наконец они оказались у пансиона и вошли. И в ней как будто тоже проснулось дурное предчувствие: стоя с ним в передней и внимательно глядя на него, она впервые заговорила:
— Что это они все хотели вам сказать? Что там стряслось на пожаре?
— Да так, ничего, — ответил он, и собственный голос показался ему пустым и скучным. — Мисс Берден будто бы поранилась.
— Как поранилась? Сильно поранилась?
— Да нет вроде. Может, и не поранилась вовсе. Скорей всего болтают просто. Что в голову взбредет. — Он не мог посмотреть на нее, выдержать ее взгляд. — Но чувствовал, что она наблюдает за ним, — и будто слышал несметный гомон: голоса, приглушенные, напряженные голоса по всему городу, на площади, через которую он торопливо ее вел, — повсюду, где люди собирались среди мирных, привычных огней и разговаривали о том самом. В доме, казалось, тоже царили привычные звуки, но главным образом — оторопь, чудовищное оцепенение, и, глядя в тускло освещенную переднюю, он думал Чего же она не идет. Чего же она не идет. Наконец миссис Бирд пришла: уютная, с красными руками и растрепанными седоватыми волосами.
— Это миссис Берч, — сказал он. Взгляд его, настойчивый, упорный, почти горел. — Она из Алабамы, только что пришла в город. Надеется встретить тут своего мужа. Его еще нет. Вот я ее и привел, пускай передохнет немного, пока ее не втянули в эти городские передряги. Она еще в городе не была, ни с кем не разговаривала — я и подумал, может, вы ее где-нибудь устроите отдохнуть, пока ее не начали донимать разговорами и… — Голос его, упорный, настойчивый, повторяющий одно и то же, пресекся, замер. Ему показалось, что она поняла его. Позже он сообразил, что не по его просьбе она умолчала о новостях, которые — он был уверен в этом — до нее уже дошли, а потому, что обратила внимание на беременность, и воздержалась бы от рассказа в любом случае. Она измерила Лину коротким пронзительным взглядом — как это делали в течение вот уже четырех недель другие незнакомые женщины.
— Сколько она думает пробыть? — спросила миссис Бирд.
— Ночи две, — сказал Байрон. — Может, только сегодняшнюю. Надеется встретить тут мужа. Она только что пришла и не успела еще спросить, разузнать… — Тон его был все так же настойчив, многозначителен. Теперь миссис Бирд наблюдала за ним. Он думал, что она все еще пытается понять его намек. Она же, наблюдая, как он путается в словах, думала (или готова была подумать), что его замешательство имеет совсем другой смысл и причину. Затем она снова взглянула на Лину. Нельзя сказать, что — холодно. Но без теплоты.
— По-моему, ей не к чему сразу куда-то тащиться, — сказала она.
— Вот и я так думаю, — живо подхватил Байрон. — Тут эти волнения, разговоры — ей придется слушать, а она к этим волнениям, разговорам не привыкла… Если у вас сегодня все занято, может, ее в мою комнату поселить?
— Да, — сразу откликнулась миссис Бирд. — Вы все равно сейчас уедете. Хотите, чтобы она в вашей комнате пожила до понедельника, пока вы не вернетесь?
— Сегодня я не поеду, — сказал Байрон. Он не отвел глаза. — В этот раз не смогу. — Он выдержал ее холодный и уже недоверчивый взгляд, надеясь, что она прочтет в его ответном взгляде то, что там есть, а не то, что она ему припишет. Говорят, будто обман удается опытному лжецу. Но часто опытный, закоренелый лжец обманывает одного себя; легче всего верят лжи человека, который всю жизнь ходил в кандалах правдивости.
— Ага, — сказала миссис Бирд. Она опять посмотрела на Лину. — У нее нет знакомых в Джефферсоне?
— Она тут никого не знает, — сказал Байрон. — Знакомые у ней — все в Алабаме. Мистер Берч, наверное, утром появится.
— Ага, — сказала миссис Бирд. — А вы где ляжете? — Но ответа она не дождалась. — Пожалуй, я ей сегодня поставлю койку у себя в комнате. Если она не против.
— Прекрасно, — сказал Байрон. — Прекрасно.
Когда позвонили к ужину, он уже был наготове. Он улучил время переговорить с миссис Бирд. Ложь для этого он сочинял дольше, чем все предыдущее. Но она оказалась ненужной; то, что он хотел скрыть, само послужило себе прикрытием.
— Мужчины будут говорить об этом за столом, — сказала миссис Бирд. — Я думаю, женщине в ее положении (притом разыскивающей мужа по фамилии Берч — едко заметила она про себя) незачем больше слушать про мужское шалопутство. Приведете ее позже, когда они поедят.
Байрон так и сделал. Лина опять ела усердно, с тем же чинным усердием и, не успев кончить, почти уснула над тарелкой.
— Устаешь больно путешествовать-то, — объяснила она.
— Поди посиди в гостиной, пока я тебе койку постелю, — сказала миссис Бирд.
— Я хочу помочь, — сказала Лина. Но даже Байрон видел, что она не хочет: сон валил ее с ног.
— Поди посиди в гостиной, — сказала миссис Бирд. — Я думаю, мистер Банч не откажется побыть с тобой минутку-другую.
— Я боялся оставить ее одну, — говорит Байрон. По ту сторону стола Хайтауэр не пошевелился. — И вот, когда мы там сидели, как раз в это время все выходило наружу, как раз в это время Браун у шерифа все рассказал — про себя, про Кристмаса, про виски и про все остальное. Только виски было не такой уж новостью — с тех пор, как он взял Брауна в напарники. Я думаю, люди только одного не могли понять — почему он вообще связался с Брауном. Может быть — потому что свой своего не только ищет, ему попросту не укрыться от своего. Даже когда у своих общего только одно; потому что даже эти двое со своим общим были разными. Кристмас шел против закона, чтобы заработать, а Браун шел против закона потому, что у него ума не хватало понять, на что он идет. Как в тот вечер в парикмахерской, когда он горланил спьяну, покуда Кристмас не прибежал и не уволок его. А мистер Макси сказал: «Как вы думаете, чего это он сейчас чуть не наговорил на себя и на того?» — а капитан Мак-Лендон отвечает: «Я вообще про это не думаю», — тогда мистер Макси говорит: «Вы думаете, они правда ограбили грузовик со спиртным?» И Мак-Лендон говорит: «А вас бы не удивило, если бы вам сказали, что за этим Кристмасом не водилось грехов похуже?»
Вот про что Браун рассказывал вчера вечером. Но это все знали. Давно уже говорили, что не мешало бы все-таки предупредить мисс Берден. Только, думаю, охотников не было идти туда предупреждать, — никто ведь не знал, чем это кончится. Думаю, кое-кто из местных ни разу в жизни ее не видал. Я, пожалуй, тоже не захотел бы идти в этот старый дом — да никто к ней и не ходил, иногда только проезжие с повозки видели, как она на дворе стоит, в таком чепце и платье, что и негритянка не каждая наденет, — до того страшны. А может, она и сама знала. И, может, была не против — раз она северянка и всякое такое. И кто ее знает — чем это могло кончиться.
Словом, боялся я оставить ее одну, пока она не ляжет. Я сразу хотел к вам пойти, в тот же вечер. Но оставить ее боялся. Жильцы по коридору ходят туда-сюда, — думаю, еще взбредет кому-нибудь в голову подойти, заведут про это разговор и все ей выложат; уж, слышу, они про это на крыльце говорят, а она все смотрит на меня, и по лицу видно, что опять хочет спросить про пожар. Поэтому и боялся ее оставить. Сидим мы в гостиной, глаза у нее слипаются, а я ей все толкую, что найду его непременно, только мне надо пойти поговорить со знакомым священником, который может в этом деле помочь. Я ей твержу, а она сидит, глаза закрыла и не знает, что я знаю, что они с этим парнем еще не женаты. Она думала, что всех обманула. И спрашивает меня, что это за человек, которому я хочу про нее рассказать, я ей отвечаю, а она сидит с закрытыми глазами, и в конце концов я ей говорю: «Вы ни слова не слышали, что я вам говорил», — тут она вроде как встрепенулась, правда, глаз не открыла, и спрашивает: «А женить он еще может?» Я говорю: «Чего? Чего может? — «Священник-то он, говорит, настоящий? Может еще женить?»