Дo Кольмара Елена и Альберт добрались поездом, а от Кольмара, ввиду близости линии фронта, поезда не шли. Пятьдесят километров предстояло пройти пешком.
Альберт шагал молча. Он думал о предстоящей встрече со Счастливой долиной, с Гюнсбахом, о мягкой красоте которого так часто мечталось жаркими африканскими вечерами. Думал, волнуясь, о встрече с отцом. Думал о матери. Какие горькие это были думы!
Лишь в полдень на вторые сутки добрались Елена и Альберт до Гюнсбаха. Радостной встречи с местами детства — увы! — не получилось. Действительность, представшая их взорам, была настолько удручающа, что Альберт впервые за все последние годы не выдержал: короткое, трудное рыданье вырвалось было из его груди, но он тотчас же неимоверным усилием воли сдержал себя, увидев слезы на лице Елены.
Вот как описывает встречу с родиной в памятном 1918 году сам Швейцер:
«Когда я покидал ее в 1913-году, это действительно была мирная долина. Теперь с гор били пушки. На улицах были установлены проволочные заграждения, прикрытые соломой. Они якобы маскировали транспорт.
Вокруг, куда ни глянешь, стояли разрушенные дома. Горы, которые в воспоминаниях виделись мне зелеными, были на самом деле голыми: только одиночные деревья уцелели на них от жестокого артиллерийского огня.
Жителям Гюнсбаха отдан был приказ, чтобы они постоянно носили с собой противогазы.
Мой отец противогаза не носил. Он был настолько равнодушен ко всем опасностям, что при обстреле не искал вместе со всеми убежища, а оставался в своем рабочем кабинете. Он уже забыл то время, когда в его доме не жили солдаты и офицеры. Ему казалось, что так было всегда.
Позаботиться об урожае жителям Гюнсбаха было невозможно. К тому же, стояла ужасная засуха. Скот голодал. Над Счастливой долиной маячил призрак голода...»
Эти испытания и перенесенная еще в Бордо болезнь основательно подорвали здоровье доктора. В тяжелейшей лихорадке лежал он в одной из комнат родного дома, не в силах ни радоваться долгожданной встрече с отцом, ни помочь ему чем-либо. Болезнь была настолько сильна, что больному не помогал даже заботливый уход жены, которая находилась при нем неотлучно.
Временами доктор впадал в забытье, и тогда пушечные выстрелы казались ему раскатами весеннего грома. Перед его обострявшимся внутренним зрением проходили картины далекого детства: тенистая липовая аллея на выезде из города и издалека видная повозка отца; кабинет зубного врача и его волшебное кресло...
Альберт приходил в себя и видел склоненное над ним осунувшееся лицо Елены. Острое чувство благодарности и любви к ней щемило сердце больного. В одну из таких минут он принял сумасшедшее решение:
— Мы должны тотчас же отправиться в Страсбург. Здесь мы оба погибнем.
— Но как, Альберт? — воскликнула Елена.
— Пешком. Иного выхода у нас нет.
— Нет! Ты не выдержишь дороги! Ты даже не знаешь, что с тобой!
— Знаю, Хелен... Я еще вчера сам поставил себе диагноз. Это могут быть последствия дизентерии. В таком случае, весьма вероятно, потребуется хирургическое вмешательство...
Альберт с трудом договорил последние слова и откинулся на подушки. Но Елена знала: если он принял какое-то решение, противоречить бесполезно.
На другой день рано утром поддерживаемый под руку женой Альберт покинул родительский дом. Прощание с отцом было коротким. Он благословил невестку и сына, сказав при этом:
— Спасибо, что навестили. И не думайте, что бросаете меня. Я отсюда никуда не поеду. Я нужен здесь. Людям нужен.
Он долго глядел детям вслед. Они медленно удалялись. Уходили, словно унося из его, Луи Швейцера, жизни будущее, оставляя его наедине с дорогим прошлым...
А Елена и Швейцер едва брели улочками почти разбитого городка. Они ни о чем. не говорили. Не оглядывались. Просто шли, вкладывая в эти, казалось, такие обыкновенные, такие привычные движения ног и рук все свои силы, всю свою волю. Только на седьмом километре от города смертельно-бледного человека и его спутницу посадил на повозку какой-то сердобольный крестьянин.
1 сентября 1918 года в клинике Страсбургского университета доктору Альберту Швейцеру сделали операцию. Операция прошла благополучно. Осложнений не было. Диагноз, поставленный больным самому себе, полностью подтвердился.
Когда после операции Швейцер пришел в себя, с его уст чуть было не сорвался вопрос: «Выздоровею ли я окончательно, доктор?»
Однако он вовремя спохватился: что ему, врачу, смог бы ответить коллега? Утешить? Но ему не нужны утешения. Лгать? Но он, врач, всегда заметит даже самую маленькую неправду.