Но и того, что написал в то недоброе время редактор популярного протестантского журнала, было достаточно, чтобы навлечь на себя огонь реакционеров и заслужить благодарность и уважение прогрессивно настроенных сограждан.
Новорожденную назвали Ренатой. Девочка была слабенькой, часто болела, и Альберт выбивался из сил, стремясь поправить здоровье дочери и жены.
К несчастью, летом 1919 года он почувствовал резкое ухудшение собственного состояния. Послеоперационная рана не хотела заживать. Требовалась новая операция.
Еще не вполне оправившись после нее, Швейцер откликнулся на приглашение друзей из Барселоны выступить у них с органными концертами.
Швейцер ликовал. Его не забыли! О нем, оказывается, помнят те, кто слушал его игру в далекие довоенные годы.
Елена советовала:
— Поезжай немедленно!
Но где взять денег на поездку? Он обошел почти всех своих страсбургских друзей и с трудом набрал нужную сумму.
В Барселоне — главном городе провинции Каталония — Швейцера ждал триумф. Билеты на его концерты брались с бою. Местные любители музыки аплодировали органисту из Страсбурга не только из-за старых привязанностей. В фойе кипели споры. Большинство спорящих сходилось во мнении, что проникновение Швейцера в строй баховских мыслей стало более глубоким, а игра — еще более задушевной, искренней и чистой.
В ответ на вопросы Швейцер отшучивался: он, мол, много репетировал на лучших органах... Африки и монастыря Сен-Реми.
В Барселоне Альберт Швейцер вновь увиделся с талантливым испанским виолончелистом Пабло Казальсом. Их сближали длительные беседы о музыке и взаимное уважение к исполнительскому мастерству друг друга. И хотя встречались они нечасто, а еще реже обменивались скупыми письмами, между обоими музыкантами завязалась большая дружба, прошедшая испытание временем и громадными расстояниями, надолго разделившими друзей.
Много позднее — это было уже в начале 50-х годов — Швейцер, прослушав ораторию Казальса «Эль Пессебре», заметил:
— Это высокая музыка. Казальс — композитор, которому есть что сказать. Он великий музыкант, потому что он человек большой душевной глубины.
...А тогда, осенью 1919 года, в Барселоне они болтали, как мальчишки. Казальс еще не предчувствовал, что ему на всю жизнь придется покинуть горячо любимую родину, над которой на долгие годы повиснет черная туча франкистского господства. Он был очень обрадован встречей и хотел, чтобы Швейцер пробыл в Испании как можно дольше.
Но Швейцер торопился домой. Ему не терпелось сообщить Елене о своем успехе. Он надеялся, что за первым послевоенным концертом последуют и другие. Он вновь уверовал в свою силу и жаждал испытать ее.
Предчувствие не обмануло Швейцера. Дома его ожидали письма из Цюрихского и Бернского университетов. В них содержались предложения о сотрудничестве. Но наибольшую радость доставило доктору приглашение прочесть курс лекций по этике в старом университетском городе Упсала, в Швеции.
На семейном совете было решено принять предложение, присланное из Швеции.
И вот Альберт в Упсале, маленьком аккуратном городке с домами из красноватого песчаника, с тихой речкой, обсаженной березами. По улицам идут спокойные здоровые люди. В лавках полно продуктов, о которых во Франции невозможно даже мечтать.
На каждом шагу в городке — библиотеки. Доктор роется в книгах, с упоением читает. Общаясь на лекциях со студентами, он всякий раз удивляется: как много здесь молодых мужчин! Во Франции, в России, в Германии это поколение полегло на полях сражений... Вспоминая об этом, Швейцер чувствует себя усталым и больным. Он смотрит на эту молодежь, не знавшую войны, и не понимает, почему она так жизнерадостна, так оптимистично настроена.
Но однажды, работая в библиотеке над рукописью книги «Культура и этика», он вышел передохнуть на балкон и увидел на улице большую толпу студентов. Они собрались на традиционный праздник весны и, сдернув с голов белые шапки, одновременно приветствовали приход солнца и тепла. Белые шапки реяли над толпой, как чайки. Молодые люди смеялись. И Швейцер впервые за долгое время ощутил, как тает державший его в постоянном напряжении лед застарелой тревоги и печали.
Вечером доктор также впервые с того памятного дня прощания с Ламбарене подумал: а не пора ли вернуться в Африку, не пора ли взяться за восстановление госпиталя?
Он сидел в просторной теплой комнате старинного епископского дома. Хозяин дома, епископ Натан Зёдерблом, радушно принявший гостя из Страсбурга, слушал доктора с подчеркнутым вниманием.