И он ловко надписывал на ящике «ASB». И еще «ASB». И снова, снова, снова: «ASB». На маленьких и на больших пакетах, на ящиках и на тюках, на мешках и на чемоданах — везде и всюду.
Органист, автор многих книг, известный философ ходил по Кёнигсфельду в перепачканном красками пальто.
— Доктор Швейцер, — обращались к нему друзья и просто знакомые, — почему вы не хотите предоставить продолжение вашего дела правительствам колониальных держав? Вы ведь уже вполне доказали, как много можно сделать в джунглях и одному, и даже без официальной поддержки!
Швейцер хитро улыбался и отвечал:
— Видите ли, мне кажется, но это, конечно, только мое мнение, что государство никогда не сможет решить всех задач обеспечения гуманности. Решение их, в сущности, является делом общества, а пока этого нет — уделом одиночек. Государство, например, не может дать колониям столько врачей, сколько им нужно. Причем не все посланные в Африку врачи по доброй воле встанут на затерянный в джунглях пост и смогут с полной отдачей работать в тяжелых климатических условиях, вдали от родины, от цивилизации...
Подобные беседы пробуждали в людях то, что таилось подчас под слоем внешнего благополучия, — беспокойство, сострадание к нуждающимся и страждущим. Все больше людей помогали Швейцеру не только пожертвованиями, но и личным участием. Фрау Эмма Мартин и Шарль Мишель в Страсбурге, священник Ганс Бауэр, врач Кархер, фрау Эмма Хопф в Швейцарии создали общество друзей дела Альберта Швейцера. Они издали листовку — обращение с призывом оказывать помощь госпиталю в джунглях.
Глава VIII.
Снова Африка
А тем временем подошел заранее намеченный день отплытия. Расцеловав на прощание сдерживающую слезы жену и смеющуюся дочку (еще бы не смеяться: папа едет лечить, как он пошутил, бегемотов, обезьян и слонов!), Альберт Швейцер 21 февраля 1924 года на голландском грузовом пароходе «Орестей» вновь покинул Европу.
Много бессонных ночей (едва ли не весь конец 1923 года) он провел над корректурными листами своей главной книги — «Культура и этика». Книга вышла почти в ночь под новый, 1924 год. Для автора она была прекрасным, но дорогим новогодним подарком: поскольку в Германии началась инфляция, цена, обозначенная на ней, означала несколько... миллиардов новых марок!
На борту парохода доктор собирался немного отдохнуть и ответить на несколько десятков писем, адресованных ему еще в Кёнигсфельд. Но его благим намерениям не суждено было осуществиться. Всю первую часть плавания в каютах стоял лютый холод: не работало отопление. Вторая же часть пути прошла под аккомпанемент не прекращавшегося ни днем, ни ночью стука молотков: это матросы отбивали с бортов ржавчину, для того чтобы затем заново покрасить их. В результате доктор ходил с больной головой и полуоглохший.
Он пытался жаловаться капитану. Но тот, меланхолично потягивая трубку, ответил так:
— Стучат? Э-э... Это верно, стучат. Не могут не стучать. Судно грузо-пассажирское. Вы изволили знать об этом? Фирма не в состоянии позволить себе такую роскошь, как простой в порту для мелкого ремонта. Сожалею, но...
Швейцер ушел, ничего не добившись. Своему спутнику, восемнадцатилетнему англичанину эльзасского происхождения Ноэлю Джиллеспи, который ехал, чтобы помочь ему в течение первых месяцев жизни в Ламбарене, он сказал:
— Не зажимайте уши. Это приучит вас не шарахаться от грома африканских тамтамов.
Вскоре, однако, жизнь доктора внезапно настолько наполнилась переживаниями, страхом и радостью, что он забыл о злополучном грохоте, ранее постоянно преследовавшем его. Повинна в этом оказалась молодая женщина, жена колониального чиновника. На борту судна у нее раньше, чем следовало бы, начались родовые схватки. Швейцер в тяжелой обстановке, при сильной, почти штормовой качке, принял ребенка и тем самым обрел постоянную заботу — оберегать нового, на редкость шумливого (куда там стук молотков!) пассажира «Орестея» от тропического солнца и от всевозможных болезней.
Ноэлю, который мечтал об охоте на леопардов и слонов в африканских джунглях, доктор поручил стать... няней.
В заботах о малыше незаметно пролетела заключительная часть плавания. После короткого захода в бывшую немецкую колонию Камерун, куда у Швейцера были поручения, путь «Орестея» лежал в Кап-Лопец, в старую, хорошо знакомую доктору гавань, расположенную в устье реки Огове.