— Мы, конечно, читаем газеты, но лучше один раз увидеть то, о чем без конца читаешь в газетах. Что вы видели в Европе, доктор?
Швейцер ответил уклончиво:
— Тех, кто хочет поехать в отпуск, я бы не стал задерживать. А вот когда вы вернетесь в Ламбарене, мы сопоставим наши впечатления. Возможно, у вас они будут другими. На мое внутреннее зрение слишком давит мой печальный опыт. — И тотчас же, явно уклоняясь от продолжения разговора в этом плане, перевел его в другое русло: — Что нового у нас?
Врачи заговорили наперебой:
— Принимаем в полтора раза больше больных, чем год назад.
— Родильное отделение работает вовсю...
— Марк оперировал недавно Мефистофеля...
— Кого, кого? — переспросил Швейцер. — Мефистофеля? Вы что, перешли уже на обслуживание обитателей преисподней?
Среди врачей раздался смех.
— Мефистофель, — уточнила приехавшая ранее Швейцера миссис Рассел, — это большой шимпанзе. Из присущей ему любознательности он сунул руку в охотничий капкан. Так, с капканом, к нам и доставили.
— Сильная травма? — поинтересовался Швейцер.
— Вся фаланга была раздроблена, — ответил Марк Лаутербург. — Но сейчас все в порядке. Полностью исцелен и зачислен в госпитале на должность звонаря.
Врачи снова смеялись, а Марк Лаутербург совершенно серьезно продолжал:
— Мефистофель оказался способным музыкантом-ударником. С увлечением звонит в обеденный колокол. И, что самое удивительное: всегда точнехонько, минута в минуту. По его сигналу можно часы проверять.
— Ну, что ж, — в тон НʼЧинде откликнулся Швейцер, — еще два-три таких шимпанзе, и мы будем иметь целый оркестр.
А сейчас, господа, пора начать вечерний обход. С какого отделения начнем? С хирургического? Хорошо! Итак, идемте!
Цепочка людей в белых халатах потянулась от докторского дома к хирургическому бараку. Во главе ее неторопливо шагал улыбающийся человек с едва наметившейся в густой гриве волос сединой.
Увидев его, встречные негры приветственно поднимали руки и радостно восклицали:
— Здравствуй, Оганга!
14 января 1935 года в Европе в узком семейном кругу Альберт Швейцер отметил свое шестидесятилетие, а через несколько месяцев уже в Ламбарене он получил лучший юбилейный подарок — свою только что вышедшую книгу «Мировоззрение индийских мыслителей».
Новая книга Швейцера пришла в Ламбарене в горячую пору. Доктор затеял строить дамбу, чтобы обезопасить госпиталь от наводнений. Но, как всегда, не хватало рабочих рук, не было цемента. Оборудование для насосной станции, заказанное во время поездки в Либревилль, безнадежно запаздывало...
Швейцер вынул из пакета книгу в скромном сером матерчатом переплете, полистал ее. Странное дело, но он не ощутил ни обычного в первый момент свидания с только что вышедшей книгой чувства авторской гордости, ни желания испытать его вновь. Он устал. Он очень устал. И эта усталость, очевидно, притупляла все его чувства. Он уже две недели не писал жене и дочери. Сегодня он должен написать им. Сегодня он должен написать издателю. А книга... Книга подождет до лучших времен...
Доктор отложил свою новую книгу в сторону и, надев тропический шлем, отправился на стройку, шум которой долетал до окон докторского дома. Навстречу ему попался ГʼМба.
— Оганга, меня послал НʼЧинда. Он ждет тебя. У него на столе недорезанный пигмей...
Швейцер хотел улыбнуться, но улыбки не получилось. Он взял ГʼМба под руку, и вдвоем они кое-как дотащились до хирургического отделения.
Марк Лаутербург в маске, со скальпелем в руках ждал Швейцера, чтобы посоветоваться.
— У этого отца многочисленного семейства, — Марк указал на пигмея средних лет, лежащего на операционном столе,— я обнаружил злокачественную опухоль на легком. Я видел его семью. Она здесь, на берегу реки. Мне жаль его мальчишек, и я не знаю, что мне с ним делать...
Швейцер вымыл руки. ГʼМба помог ему надеть марлевую маску.
— Ну, посмотрим.
Смотрел он долго. Хмурился. Наконец сказал:
— Вырезать бессмысленно. К великому сожалению, мы ничем не можем ему помочь...
Он отвернулся от операционного стола, и Марк Лаутербург увидел впервые, что несгибаемый доктор Швейцер сутулится.
Осенью 1935 года Швейцер, как он обещал жене и дочери, выехал в Европу. Он чувствовал себя не особенно хорошо и намеревался отдохнуть и поправить сдавшее было здоровье. Но его надежды оправдались далеко не полностью.
В Европе все резче пахло порохом. И хотя военные действия шли пока в Эфиопии, Швейцер понимал, что малой войной фашисты не ограничатся. На горизонте маячили испанские события.