Через открытое окно, затянутое марлей, до слуха доктора доносилась так называемая музыка ночных джунглей. Под покровом темноты сильный давил, душил, рвал слабого. Торжествующий рев победителей и душераздирающие вопли жертв. Не то ли самое происходит сейчас в объятой тьмой Европе? Но закон джунглей не может восторжествовать среди людей. Ужели бессмысленными были страдания Гете и Баха? Ужели на человечество никак не повлияло их творчество?..
Возвращала к жизни Швейцера «проза Африки». Он забывался в работе.
— Мы лечим людей. Мы вселяем в их души любовь и сострадание к другим людям. Этим мы боремся против войны, — не уставал повторять своим коллегам Швейцер.
Когда до Ламбарене дошли слухи об оккупации фашистами Чехословакии, Швейцер снова засобирался в Европу. Его не оставляло беспокойство о жене и дочери. Он наспех завершал госпитальные дела, зачастую ночи напролет просиживая над грубым, но удобным рабочим столом собственной конструкции.
В начале 1939 года, оставив госпиталь на попечение Матильды Коттман, Швейцер отплыл во Францию.
Глава X.
Бомбардировщики над хижинами
На рейде в Порт-Жантиле стояло несколько военных кораблей. Легкие дымки вились над их мощными трубами. Суда стояли под парами. Швейцер обратил внимание на то, что ни одного из военных моряков не было видно в городе. Значит, отпуска на берег им запрещены.
«Нехороший признак, — думал он, следуя на свой пароход. — Но, может быть, все еще обойдется?»
На пароходе вовсю гремело радио. Доктор невольно прислушивался к веселой, беззаботной музыке, перемежаемой сводками последних политических событий.
«Гитлер имеет претензии к полякам. Франция не поддерживает эти претензии. Французы должны быть готовы ко всему. Что это, если не психологическая подготовка войны? Пока не прозвучал первый выстрел, политики всегда стараются, чтобы он прозвучал как нечто неотвратимое», — думал доктор.
С подобным настроением Швейцер прибыл и во Францию. Сходя на берег, он оставил багаж на судне и купил билет на обратный рейс.
Дo отплытия его парохода в Африку оставалось двенадцать дней. Меньше двух недель!
Швейцер поспешил в Гюнсбах. Теперь главное — забрать с собой Елену и Ренату, закупить как можно больше припасов для госпиталя и укрыть в безопасном месте архив. Но в Гюнсбахе доктора словно окатили холодной водой.
— Что вы, Альберт! — выговаривали ему друзья. — Как можно так терять голову! Никогда еще положение в Европе не было таким стабильным, как ныне. Вашей дочери до окончания пансиона остаются считанные месяцы. Ради чего вы будете мешать ей завершить образование?
Фрау Елена также выглядела спокойной. Она была рада приезду мужа, но недоумевала, зачем он бросил все свои дела в Ламбарене и поспешил в Европу.
Гости, осаждавшие докторский дом, словно сговорились. Все они пытались разубедить Швейцера, доказать ему, что он неправ, ожидая скорого начала войны.
— Разговоры относительно Польши останутся только разговорами. Гитлер не сможет не посчитаться с мнением Франции на этот счет, — втолковывал Швейцеру знакомый депутат парламента.
Ему вторил молодой инженер:
— Если бы вы, доктор, видели линию Мажино, вы бы поняли, что Гитлер не посмеет перейти Рейн. А если все-таки дерзнет, то расшибет себе лоб.
Пылкий молодой человек не знал и не мог еще знать, что фашистские войска просто обойдут линию Мажино и вторгнутся во Францию через Бельгию. Так было в 1914 году, так повторилось и в 1940 году.
Когда подошел срок отъезда, Швейцера все-таки убедили оставить жену и дочь в Европе. Рената в это время жила уже в Лозанне.
— Вы приедете к нам через год и найдете Францию мирной и процветающей, — пророчествовали друзья, провожая доктора.
Увы, их пророчествам не суждено было оправдаться.
За двенадцать дней пребывания в Европе Швейцер сделал большие закупки припасов для госпиталя. Он вез несколько центнеров продовольствия — муки, сахару, консервов, десятки ящиков медикаментов и много строительных материалов.