Когда спор затухал и начинались воспоминания о довоенных временах, когда на всех накатывала волна тоски по родине, по оставленным вдалеке родным и близким, Альберт Швейцер садился к роялю, и в неумолчно вопящие по ночам джунгли неслись мелодии Баха. Гости затихали. Их сердца смягчались. На глазах у многих выступали слезы.
А Швейцер играл и играл. Его глаза были полузакрыты. Седые вихры падали на лоб. Он уводил своих друзей и соратников далеко-далеко от повседневных забот, так далеко, где реальная жизнь соприкасалась с поэзией и, казалось, сама становилась ею.
На закате в госпиталь прибыл гонец. Он попросил тотчас же провести его к Оганге. Миссис Рассел попыталась было переадресовать его к Марку Лаутербургу, но гонец, молодой запыхавшийся африканец, настаивал:
— Только к Оганге. Бвана[8] велел только к Оганге.
Делать было нечего, и миссис Рассел повела юношу к дому доктора. За ними тащился измученный жарой и бесконечными разговорами переводчик.
— В чем дело? — спросил Швейцер, когда вся троица появилась на пороге его дома.
— Он приехал из прибрежной фактории, — указывая на юношу, сказал переводчик. — У него срочное дело к тебе.
— Какое?
Юноша заговорил взволнованно и сбивчиво. Переводчик переводил:
— Бвана очень плохо... Бвана охотился... мало стрелял... леопард... Ой-ой-oй!.. Бвана очень плохо... он велел звать Огангу... я не приехал... я бежал тропой... тропой ближе...
...Из госпиталя вышли, когда уже начало темнеть. Впереди шел гонец. За ним — Биссаугави. Он нес чемоданчик с инструментом и лекарствами. Третьим двигался Швейцер. И замыкал шествие Акага с винтовкой в руках.
Едва вступили в лес, как где-то слева раздался резкий и жалобный, хватающий за сердце крик удода. Швейцер вздрогнул.
— Это африканская сорока, — пошутил Биссаугави. — Он предупреждает джунгли о нашем появлении.
На тропе стало совсем темно. Еле пробивавшиеся сквозь толщу зелени лучи предзакатного солнца создавали фантастическую картину. Их слабые трепещущие нити выхватывали внезапно из полумрака гигантскую яркую бабочку, похожую на драгоценный самородок или цветок, словно тянущийся к свету.
Путники шагали уже более часа, когда впереди им прeградило дорогу большое стадо грациозных антилоп-импалу. Под водительством красавца вожака антилопы направлялись к водопою. Почуяв незнакомцев, они быстро перемахнули тропу и скрылись.
Ночь наступила неожиданно. Казалось, совсем недавно солнечные лучи золотили черные стволы деревьев — и вдруг словно поток тьмы внезапно хлынул на землю и в одно мгновение затопил ее. Теперь Альберт Швейцер ничего не видел впереди. Он двигался на ощупь, чувствуя перед собой острый угол чемодана Биссаугави. Под ногами что-то потрескивало, попискивало. Доктор старался ступать как можно осторожнее, но получалось все-таки не очень хорошо. Правда, Акага успокаивал, льстя:
— Вы, Оганга, ходите, как охотник. Я совершенно не слышу вас.
Неподалеку от фактории джунгли неожиданно потряс торжествующий и в то же время грозный рев. Акага молниеносно выдвинулся вперед. Проводник замер на месте.
— Это лев пирует, — прошептал Биссаугави. — Пока он не покончит с добычей, до тех пор его рев будет слышен на всю округу, как предупреждение тем, кто недостаточно быстр и осторожен.
Через несколько секунд проводник двинулся. Он свернул на другую тропу, обходя пирующего царя джунглей. Вскоре путники достигли фактории. Их уже ждали и встречали с фонарями и горящими головнями.
Швейцер и Биссаугави тотчас же прошли к раненому. Когда они сняли наспех сделанную повязку, Биссаугави ахнул. Левый бок незадачливого охотника представлял собой сплошную кровоточащую рану. Больной бредил. Очнувшись и увидев Биссаугави, он начал ругаться:
— Уйди прочь, ниггер! Кто тебе разрешил появиться в моем доме?
Швейцер ободряюще подмигнул Биссаугави и наложил на лицо больного хлороформовую повязку. Речь его становилась все глуше, и скоро он совсем замолчал.
— Я очень устал, — произнес Швейцер. — Но операцию надо делать немедля.
— Дa, — согласился Биссаугави. Он смотрел в спокойное теперь лицо человека, которого он пришел спасти и который оскорбил его, и грустно улыбался.
14 января 1945 года Альберту Швейцеру исполнилось семьдесят лет. Единодушно было решено в меру возможностей отметить эту дату. Женщины, среди которых главенствовала фрау Елена, хлопотали на кухне. Им по старой памяти помогал экс-повар Джозеф. Фрау Елена, хлопоча, то и дело вздыхала: