— Я ждал вас, доктор. Я даже пробовал рассчитать, когда вы не выдержите и сбежите от них, — говорит Эйнштейн, протягивая Швейцеру обрывок бумаги с расчетами.
— О, это не так-то просто было сделать,— отшучивается Швейцер. — Меня удерживал Гёте.
Эйнштейн издает почтительное «о!» и, указывая на доску, говорит:
— Полюбуйтесь! Доказываю недоказуемое! Все вокруг твердят, что единой теории поля не существует и не может существовать, а я на старости лет тщусь создать единую теорию поля и чувствую (вы верите во внутренние предчувствия?), что стою на правильном пути... Еще немного усилий... Немного времени...
Эйнштейн вдруг на какое-то мгновение задумался, а затем заговорил совсем о другом:
— Когда я отдыхаю и размышляю о Канте или слушаю Баха, я всегда вспоминаю о вас. Вы получили мое последнее письмо?
— Дa. Спасибо. Я был очень обрадован тем, что наши взгляды совпадают.
— Иначе и быть не могло! — воскликнул Эйнштейн. — Я считал и считаю, что наш мир стоит перед кризисом, все значение которого еще не постигли те, кому дана власть выбирать между добром и злом. Освобожденная от оков атомная энергия все изменила, неизменным остался лишь наш образ мыслей, и мы, безоружные, движемся навстречу новой катастрофе.
— Мне думается, будущее не так безрадостно, — возразил Швейцер. — Перелом в мыслях и чувствах уже обозначился. Влияние этики все возрастает, и недалек уже тот день, когда этика, а не политика будет решать вопрос о войне и мире.
— Я согласен с вами, доктор. Дальнейшее развитие человечества все больше зависит от его моральных устоев.
Швейцер усмехнулся:
— Давно твержу об этом, а меня величают безоглядным оптимистом. Но не верить в людей нельзя. Не верить в людей опасно. И я верю в человечество. Верю в его разум и добрую волю.
— Меня радует и утешает ваша вера, — откликнулся Эйнштейн. — Я вспоминаю молодые, полные оптимизма годы... Помните, как мы музицировали в Берлине?
— Очень хорошо помню! А сейчас вы играете на скрипке?
— Увы! Почти не играю! Но для вас, — Эйнштейн лукаво улыбнулся, — пожалуй, сыграю... А может быть, сыграем, как бывало, дуэтом? Здесь есть недурной рояль...
Швейцер согласился, и встреча давних друзей завершилась импровизированным музицированием и сердечной беседой в антрактах.
Позже, 4 января 1955 года, когда отмечалось восьмидесятилетие доктора Швейцера, Альберт Эйнштейн с восхищением писал о нем: «Я, пожалуй, не встречал никого, в ком так же идеально переплетались бы доброта и стремление к прекрасному, как у Альберта Швейцера. Это особенно замечательно в человеке, одаренном таким великолепным здоровьем. Он рад своими руками создавать то, что соответствует его характеру. Это чудесное здоровье, жаждущее проявить себя в непосредственных деяниях, удержало его от прозябания в пессимистическом смирении, к которому могла бы привести его излишняя чувствительность. Именно поэтому ему удалось сохранить свое радостное жизнеутверждающее „я“, несмотря на все разочарования, которые в наше время подстерегают каждого глубоко чувствующего человека. Он любит истинную красоту не только в искусстве, но и в науке, не признавая в то же время внешней красивости. Здоровый инстинкт помогает ему сохранять непосредственность и стойкость, вопреки всем превратностям судьбы. Он избегает всего бездушного и холодного. Это отчетливо чувствуется в его классическом труде об Иоганне Себастьяне Бахе, где он разоблачает недостаточную чистоту исполнения и манерность музыкантов-ремесленников, искажавших смысл произведений его любимого мастера и мешавших непосредственному восприятию музыки Баха. Мне кажется, что его работа в Ламбарене в значительной степени является бегством от наших духовно застывших и бездушных традиций культуры — зла, против которого одиночки бессильны.
Он не проповедовал, не убеждал, не стремился стать образцом и утешением для многих. Он действовал лишь по внутреннему побуждению. В сущности, в большинстве людей заложено несокрушимо доброе начало, — иначе они никогда не признали бы его скромного величия».
В Ламбарене доктора ожидал сюрприз. Вернулась из отпуска Матильда Коттман. Госпиталь пополнился молодыми врачами, приехавшими из Европы, Америки и Азии. Доктор Перси, временный руководитель госпиталя, не только не снизил числа пациентов, но и сумел найти силы для ремонта старых и строительства новых бараков.
Швейцера, похудевшего и побледневшего за время длительного отсутствия, встречали приветливыми улыбками и шутливыми восклицаниями: