А доктор Перси провозгласил:
— Стоять этому зданию века! И да исцелится всяк, сюда входящий.
Он положил камень. И Биссаугави положил камень. И Матильда Коттман. И Пауль Швейцер...
Акага смотрел, как неровно ложатся камни, и качал головой. Наконец он не выдержал. Взяв мастерок, он в одно мгновение сделал кладку ровной.
— Дело попало в надежные руки, — кивнул на Акагу Швейцер. — Можно считать, что строительство началось!..
Пока каменщики трудились над завершением фундаментов, а плотники вели сборку каркасов, другие рабочие занимались обжигом черепицы и столярными работами. Этот конвейер придумал Акага. Он очень гордился своим предложением и любил повторять:
— У нас на стройке простоев нет!..
Летом 1956 года в Ламбарене вновь пришло неприятное известие. В Страсбурге 4 июня скончалась Эмма Хойзкнехт, верная подруга и помощница Матильды Коттман. В течение тридцати лет была она сотрудницей госпиталя на Огове. Все, кто знал эту скромную и неутомимую труженицу, были искренне опечалены вестью о ее кончине. Урна с прахом Эммы Хойзкнехт, по ее желанию, была привезена в Ламбарене и погребена здесь 17 августа 1956 года.
Матильда Коттман долго стояла у небольшого холмика. Она вспоминала о том, как в далеком 1924 году она впервые увидела розовощекую, спокойную и веселую фрейлейн Эмму. С приездом ее в бараках для больных и в домике врачей стало как-то особенно уютно. Эмма умела делать это незаметно и легко...
По лицу Матильды бежали слезы. Но она не ощущала их и шептала громко и страстно, словно подруга могла услышать ее слова:
— Хорошо, что ты вернулась к нам... Хорошо, что ты будешь с нами всегда...
Горячее африканское солнце беспощадно обрушивало всю свою мощь на черную, облаченную в траурное платье фигуру Матильды. Каким-то вторым слухом Матильда слышала, как на стройке затихает перезвон топоров. Близилось самое жаркое время дня, когда работа должна была приостанавливаться.
И в это время ударил колокол. Он звучал торжественно и грустно. Матильда поняла, что звонит он по Эмме. Она сдержала приступ рыдания и пошла прочь от могилы. Пошла туда, откуда доносились голоса взрослых и крики ребятишек. И чем ближе подходила она к госпиталю, тем легче становилось у нее на душе.
Операция длилась уже более трех часов. Охотник, жестоко раненный леопардом, потерял при доставке в госпиталь много крови. Надежды на спасение его жизни почти не оставалось. Но Швейцер решил: срочно на операционный стол!
И вот уже три с лишним часа Альберт Швейцер и его ассистент доктор Биссаугави борются за жизнь человека. То, кажется, не выдерживает сердце больного, то вдруг вновь открывается обильное кровотечение.
Швейцер ставит тампоны, вводит физиологический раствор, без устали действует иглой. Лицо его под маской посерело, осунулось. Затылок мокр от пота. Порой ему становится так плохо, что он почти теряет ощущение реальности. В такие минуты на помощь Швейцеру приходит Биссаугави. Он движется неслышно и быстро. Движения его рук расчетливы и точны.
Дыхание больного выравнивается. Но это еще ничего не значит. Все опасности еще впереди. Швейцер накладывает швы и одновременно следит за состоянием оперируемого. Сердце больного бьется хотя и слабо, но зато уже уверенно, ритмично. Теперь, пожалуй, можно немного передохнуть. Оставшиеся швы наложит Биссаугави. Швейцер кивком головы подзывает своего ассистента. Биссаугави улыбается. Он уверен в благополучном исходе операции: у Оганги легкая рука...
Вечером, не сговариваясь, оба они — и Швейцер, и Биссаугави — встречаются у постели больного. Дежурный врач рапортует:
— Все в порядке. Дыхание нормальное. Сон глубокий. Если что-нибудь случится, я вас вызову, доктор Биссаугави.
— А почему не меня? — в шутку сердится Швейцер.
— Вам надо отдохнуть! И, кроме того, я думаю, ничего серьезного не произойдет, — уверяет дежурный врач.
— Ну, хорошо! — сдается Швейцер. — Пусть будет по-вашему! Отоспаться мне не мешает...
Через несколько дней охотник — его звали НʼГвина — пришел в себя. Когда он несколько окреп, Биссаугави рассказал ему, как Оганга боролся за его жизнь. НʼГвина слушал, часто моргая глазами. Он совсем не помнил, как он попал в госпиталь. Последним его воспоминанием было ощущение жаркого дыхания зверя и мысль о неминуемой смерти. И вот он жив! Покоится на удобном ложе и слушает рассказ о своем воскрешении из мертвых.
Спустя несколько месяцев, когда НʼГвина покидал госпиталь, он пришел к Швейцеру и неловко протянул доктору миниатюрную вытесанную из камня статуэтку, изображавшую охотника.