— Мои мысли поглощены проблемой атомного оружия и всем тем, что сейчас с нею связано. Я размышляю также над проблемами культуры, которые ставит перед нами наша эпоха... — Швейцер несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями, и добавил: — Вы, наверное, помните, что еще вместе с Альбертом Эйнштейном, который был моим другом, я выступал против атомного оружия. Завет Эйнштейна — бороться против угрозы атомной войны — я считаю главным в своей деятельности.
— Каковы ваши литературные планы, господин Швейцер?
— В настоящее время — никаких. Я очень загружен работой в своем госпитале, который разросся гораздо шире, чем я некогда планировал. Да и к тому же мне скоро исполнится девяносто лет.
— Большое спасибо, господин Швейцер, за то, что вы столь любезно согласились ответить на наши вопросы.
— Спасибо вам за дружеские слова. Передайте привет вашим читателям...
Швейцер в сопровождении Акаги возвращался домой. Он думал о далекой Москве, о России, где живут люди, на долю которых в годы войны выпало так много тягчайших испытаний... Им нужен мир. Ведь мир — это расцвет жизни, совершенствование ее. Мир нужен всем людям земли!
Уже в конце 1964 года в госпитале, несмотря на общую перегрузку работой, началась подготовка к празднованию девяностолетия Альберта Швейцера. И хотя доктор категорически возражал против напрасной траты времени на сочинение поздравительных стихов и изготовление подарков-сувениров, подготовка шла вовсю. Но осуществлялась подпольно. Единственной роскошью, которую юбиляр, по традиции, позволил себе, было заказанное им именинное меню праздничного обеда. В остальном доктор оставался непреклонен: жизнь в госпитале должна идти своим чередом, как будто и не предвидится в январе никакого девяностолетия.
По-прежнему с утра до вечера Швейцер пропадал на стройках: разбирался в чертежах, давал указания плотникам и каменщикам, спорил с Акагой. Только в обход дальних бараков и лепрозория он отправлялся теперь не пешком, а в маленьком открытом автомобиле, недавно приобретенном госпиталем. С ним ехали невозмутимый доктор Такахаси и энергичный, ни секунды не желающий сидеть спокойно доктор Мунц. Последний похлопывал по дверце автомобиля и не без ехидцы, намекая на нелюбовь Швейцера к технике, приговаривал:
— Вот и к нам в госпиталь цивилизация заглянула. Прокатимся сейчас с ветерком... Хорошо!
Швейцер хмыкал в усы и ничего не отвечал, но доктор Такахаси угадывал, что он улыбается.
Оба они — и Такахаси, и Мунц — частенько в разговорах между собой удивлялись: как удается их шефу сохранить здоровье и бодрость! Сколько лет уже работают они в госпитале и не могут припомнить случая, когда бы Швейцер был серьезно болен. Ни одна болезнь возраста не приставала к нему. Казалось, время не властно над этим человеком: его глаза не выцвели, голос оставался звучным, разум всегда был ясным, а ноги легко носили его по земле: обычно он чуть обгонял собеседника, не делая при этом никаких усилий. Беспокоили доктора только пальцы рук. Они совсем отказывались повиноваться. Доктор с трудом держал перо и огорчался, что не мог с прежним блеском сыграть Баха.
Когда руки сводила судорога, доктор откладывал перо в сторону и терпеливо делал упражнения для пальцев. Наперекор боли, наперекор всему, что мешало работать, он сжимал и разжимал непослушные пальцы: раз-два, раз-два!
В комнате наступала тишина. И были слышны только потрескиванье суставов да в такт ему отдающее звоном металла постукивание тяжелых пальмовых листьев за окном.
В один из таких вечеров доктор вдруг подумал: «Пока еще руки не совсем отказали, надо сколотить крест себе на могилу».
На склоне лет нельзя изменять давней привычке: все для себя он должен сделать сам.
14 января 1965 года весь мир отметил девяностолетие со дня рождения Альберта Швейцера. В этот день по радио звучали записи концертов юбиляра. На экранах телевизоров шли фильмы, посвященные госпиталю в джунглях. Сотни телеграмм от государственных и общественных деятелей, писателей и ученых, музыкантов и художников, от людей разных профессий со всех уголков земли летели в Ламбарене.
Председатель Государственного совета Германской Демократической Республики Вальтер Ульбрихт писал, например: «Многоуважаемый господин профессор, доктор Швейцер! В связи с Вашим девяностолетием рад передать Вам наилучшие пожелания от имени Государственного совета ГДР. Я приветствую Вас также от имени населения нашего государства, которое ценит Вас как великого гуманиста, всегда выступающего за мир и мирное сосуществование».