Сам Мякишев, все Сашины знакомые и друзья успокаивали его, говоря, что, в конце концов, это его первая книга, что главное, она должна выйти, заявить о себе, а уж во второй Саше удастся протащить гораздо больше стихов, которые ему нравятся, и если он поспешит со своей второй книгой где-нибудь в российском или в молодежном издательстве, то в ней он сможет использовать те стихи, которые не прошли в первой книге. Вторая книга была теперь уже на подходе, но сейчас, растревоженный новыми стихами, Саша затеял внеочередной визит в издательство к Мякишеву.
Это обычно была поездка, связанная с волнениями, страхами и пустыми надеждами, и, хотя доподлинно было известно, что ждать здесь всегда следует худшего («Опять пересмотрели план в Главной редакции, потому что, сами знаете, бумаги опять нет, план сократили, я дрался как мог, но почти все наши сборники, кроме юбилейных — такое уж время, — вылетели в план будущего года, еще год пройдет незаметно, вот увидите…»), Саша все же ехал туда с волнением, входил, улыбался почтительно и робко, словно что-нибудь зависело от того, как он будет здесь улыбаться сегодня. Хотя книги делались медленно, годами, иногда в издательстве ждала Сашу какая-нибудь неожиданность, конечно же, по большей части неожиданности эти были неприятные, и все же как знать…
— Вот и очень хорошо, что вы пришли, — сказал Мяки-шев, и сердце у Саши дрогнуло при этих словах.
— Что-нибудь случилось? — спросил Саша.
— Нет, нет, даже наоборот, — улыбнулся Мякишев, — все в порядке. Мы уже на подходе, так что я начал помаленьку читать вашу рукопись. И тут в одном месте… Вот сейчас возьмем…
Мякишев пошел за рукописью, а Саша с томлением думал о том, что хотя и предстоят, наверно, кое-какие тяжкие разговоры, но все же это началось даже раньше, чем он ожидал, — правильно говорят, что Мякишев все-таки очень дельный и работящий редактор.
— Вот, — сказал Мякишев, принося рукопись. — Ну, вначале следует отметить, что у нас получается, конечно, более представительная, полная и, я бы сказал, зрелая книга. Это уже хороший ответ на ту заявку, которую мы делали первой книгой… Но конечно, тут, как всегда, кое-что надо смягчить, обкатать, приблизить к реальности… Вот тут, например…
И все началось снова, вся эта мука — каждое острое, свежее слово цепляло воображаемого Высокого чтеца, каждая метафора настораживала, каждое искреннее и щемящее чувство пугало — все это «торчало», везде были «переборы» и «недогляды» по части вкуса или формы, а то и просто пренебрежение тем, что в конечном итоге Мякишев мог бы назвать («И я не боюсь этого слова», — говорил он, еще бы ему бояться!) цензурными соображениями.