Выйдя от генерала, замзам покачал головой и сказал заговорщицки секретарше Тоне:
— Ну и хитрый старик.
— Голова! — хмыкнула Тоня.
— У-у, большой ум, — сказал осторожно Орлов — Вы не смейтесь, большой ум.
После намека полногрудой экскурсоводши и собственного неудачного расследования замзам решил предпринять разведку боем, и результаты ее превзошли все опасения. Орлов решил зайти к Неваляшинову еще раз, совсем неожиданно, и сделать попытку переложить на него новый трудоемкий отдел «В свете Его идей», да еще подать это как повышение, как нагрузку и особое доверие в связи с предстоящей заграничной поездкой, а также как собственное желание двигать молодые кадры на самые трудные участки идеологической службы.
Замзаму и правда удалось застать Сашу врасплох: Саша ровным счетом ничего не делал, а стоял, бессильно опустив руки, посреди комнаты, и, когда, не теряя ни минуты, зам-зам изложил ему вкрадчивым голосом все эти хитрые соображения — про молодых, про участок фронта, про особое доверие и, конечно, про поездку, Саша стал медленно и страшно белеть, теряя обычный свой румянец, за который его дразнили всю жизнь. Потом он вдруг повернулся от стола так резко, словно хотел швырнуть в замзама что-то тяжелое, и Орлов невольно прикрыл лицо, однако тут же увидел, что в руках у Саши ничего нет, и лицо приоткрыл, хотя не сразу и не полностью.
— Пошел ты знаешь куда со своим «Светом», — заорал Саша не своим голосом, и тогда замзам начал отступать к двери. — Доверие он мне… Купил… Падло…
Саша задохнулся от ярости, и неизвестно, что бы он еще крикнул вдогонку замзаму, если бы тот не прикрыл за собой дверь и не бросился по пустому коридору бегом — к себе в кабинет: так, дверь запереть на всякий случай, спокойно, спокойно, выпить воды, может, еще таблетку, спокойно, уже проходит, можно без таблетки, спокойно… Успокоившись немного, Орлов ринулся к столу, перебирая в уме срочные меры, да, да, и самые решительные притом, чтобы искоренить хулигана, ликвидировать в зародыше самую возможность повторения эксцессов, самый дух экстремизма… Важно сейчас, архиважно — он схватился за трубку — немедленно звонить, звонить во все колокола, нет, не звонить — писать, довести до сведения, информировать, представив во всей наготе, во всем омерзительном ужасе, писать всем… Но кому? И с кого начать? Ну, генералу прежде всего, ибо все равно ему спустят по инстанции. Нет, не ему, конечно. Но кому? На этом вопросе замзам споткнулся, а споткнувшись, задумался и, задумавшись, окончательно пришел в себя, взял лист бумаги и выписал ряд вопросов, на которые он как умный и осторожный ученый, как философ и диалектик должен был сам себе дать ответ. Итак, первый вопрос, вопрос архиважный — почему? Отчего он так взбеленился, этот тип, если откинуть ту простую гипотезу, что у него просто шизофренический криз, но тогда все просто, и слава Богу, что обошлось без увечья, правильно сделал, что ноги унес (как будто был у него выбор). Если же нет, то почему взбеленился, отчего? Положим, он счел унизительным само предложение — есть тому доказательства — слово «доверие» (повторено было с сарказмом) и еще одно слово — «купил». Сейчас все напишем, сейчас, но надо как лучше и прежде всего надо знать, с кем имеешь дело, с каким противником, не бить вслепую, нащупать слабое звено в цепи… Внезапная идея осенила замзама, он вскочил с места, засуетился, загремел ящиками, выволок на свет Божий плитку финского шоколада, а также губную помаду, подаренную французской тургруппой, и опрометью побежал в приемную. Он элегантно подарил Тонечке шоколад и помаду, посетовав, что не все льготы распространяются на их филиал: вот ведь шоколад — купил в буфете в большом здании, почему бы и им, тем более что сотрудники здесь в тяжелых условиях пригорода… Тоня кивала и пробовала помаду прямо на своих хорошеньких губках, о которых во Дворце ходили самые изысканные слухи, однако нисколько не удивилась, когда замзам (известная лиса и к тому же плохо замаскированный еврей) перешел прямо к своему делу и спросил, что все-таки слышно нового.