− Я знаю…
− Как это случилось с вами в первый раз?
И тут Джек замолчал.
Он заставил Энтони почувствовать себя глухонемым, он исходил всю комнату вдоль и поперёк − он просто молчал, не обращая никакого внимания на прерванный диалог, и только заворожённо наматывал несуществующие круги. Он молчал, хотя по всем законам социальных взаимодействий людей друг с другом должен был ответить на поставленный вопрос.
И Энтони, не сомневаясь, ждал начала повествования. Он знал, что задержится здесь ещё как минимум на час и, скорее всего, тогда уже стемнеет. А минуты шли. И наконец Джек начал свою исповедь.
28. БОЛЬ
Боль. Завывающе-непостижимая. Заунывно-горячая. До дыр выполощенная. До потолка изнемождённая. До скрежета в костях скрипучая. До душераздираюещего хохота выходящая. Боль. Она любит тебя не в пример матери. Она убивает тебя. Она раздражённо выходит из тебя, как младенец. Она бесцельно окунает тебя в омут, лишь бы утонуть.
Но, в отличие от тебя, она не тонет, и ты навсегда остаёшься с ней.
29. ИСПОВЕДЬ ОБЕЗОРУЖЕННОГО ПСИХОПАТА
− Впервые это случилось со мной году в двадцать восьмом, когда я сидел в тюрьме.
В одно мгновение удивление Энтони успело зажечься и полностью сгореть.
− Как?! Вы сидели?
− Да, я сидел, − ответил Джек.
Он так и продолжал делать длинные паузы после того, как снова заговаривал о следующем «дне». Он так и сидел − но теперь принял совсем закрытую позу: он поставил стул боком и облокотился левой рукой на стол, как бы закрываясь ею от Энтони. Лица за ладонью видно не было, но волосы, хоть и собранные в хвост, были очень растрёпаны.
− Должно быть, вы помните Саудовскую Аравию?
− Да, − ответил Энтони. − Я воевал там.
− Я знаю вашу биографию. Поэтому и спросил. Что вы помните о ней, Энтони?
− Я помню, что мы не видели в этой операции никакого смысла. Я помню, как мы не понимали, зачем прилетели туда. Как многие загорались патриотизмом на этой войне. И как мой лжепатриотизм сгорел, и я стал коммунистом.
− Я тоже был коммунистом. И всё время, как я был в Саудовской Аравии, я был коммунистом. Но за три года тюремного заключения я изменил свои взгляды.
− Не могу поверить. Вы были коммунистом, были в Саудовской Аравии и сидели… Этого не может быть. Не с таким человеком, как вы.
− Только с таким, как я и может. Только со мной. На всех остальных святым Норнам плевать, но надо мной судьба измывалась слишком долго.
− Это там вы были ранены в ногу?
− Да…
Молчание. Тяжёлая минута рефлексии снова приостановила разговор, но она была необходима − без неё Джек не заговорил бы о своём прошлом так искренне.
− Как вы оказались в тюрьме? Что вы сделали такого?
Джек приопустил ладонь и посмотрел.
− Своими руками я убил очень многих людей. И далеко не все они были саудитами. Среди убитых мной были и американцы.
Джек ещё больше закрыл лицо: теперь его тяжёлая голова еле держалась рукой. Энтони решил задавать ему как можно меньше вопросов, чтобы не сбивать. Энтони уже знал, что задержится здесь не на час и не на два. Он задержится здесь до 2028 года, пока не реконструирует в своём сознании с фотографической точностью всё, что тогда произошло с человеком, сидевшим напротив прямо здесь и сейчас.
− Я помню то место. Помню те окрестности, в которых всё произошло. Помню тот дом. Он и по сей день преследует меня… Помню, мы зачищали партизан. Помню, мы убивали саудитов. Когда мы только отправлялись туда, нам говорили, что территория эта уже является американской, и лишь в некоторых точках сидят эти «террористы». Как оказалось впоследствии, «террористами» у нас называли всё выжившее мужское население. Разумеется, всё женское тоже страдало, если обнаруживалось, что они скрывают у себя «террористов».
Это слово − террористы − оно мне запало в душу. В переводе террористы − это те, кто внушают ужас. И я помню, как мне было невыносимо больно называть террористами тех разрозненных окружённых повстанцев, которых лишь каким-то чудом не удалось зачистить в начале нашей «военной операции». Любопытно, как охотники порой способны обвинять зайцев в неудавшейся охоте.
Я помню веру тех убийц, что находились рядом со мной. Удивительно, но иногда убийца может оказаться даже большим верующим, чем Папа Римский. Мои убийцы верили в Америку. А я в Америку не верил и никогда не поверю. Я Америку ненавидел и всегда буду ненавидеть, даже больше себя самого.