Допустим, человек чувствовал себя уставшим: «биполярочка» усыпляла его. Но если человек чувствовал хоть малейшее ободрение, «биполярочка» делала его чрезмерно активным: он становился очень быстр, вспыльчив, выглядел страшнее бешеной собаки, и его постоянно трясло от переполнявших его, мгновенно сменяющих друг друга эмоций.
У Питта были эти таблетки, и он периодически давал их всем кроме меня. Меня же оставляли в качестве часового, чтобы при появлении врага я бил их локтём в спину и «будил». Несколько раз мне приходилось делать это. И я вам скажу: это были настоящие гидры, а удар в спину так походил на укалывание их брюшек… Стоило мне их, спящих «разбудить», как они вскакивали, как дикие бульдоги, и мгновенно готовились отразить нападение.
На вопрос, откуда у него появились эти таблетки, Питт, по-моему, отвечал очень нечётко, размыто, из-за чего я, находившийся, как ни крути, всё время в их приближении, не мог понять, откуда он их взял. Лишь теперь я знаю, что эти таблетки он купил у генерала.
Но когда они встали на ноги, всё вдруг резко изменилось: они стали со мной разговаривать как со своим, стали допускать в свою компанию как своего, и тогда мне даже показалось, что я понял, что такое узы товарищества… Но мне только показалось.
И однажды они предложили попробовать свои таблетки мне. Каким же я был идиотом тогда! Я поверил, что они изменились, я решил, что имею дело с совершенно другими людьми и в приступе нахлынувшей социальности я попробовал этот наркотик!
Никогда я не прощу себе этого преступления и никогда, никогда не забуду тот миг: Питт предложил мне таблетку «биполярочки» и я её принял.
30. РУИНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА
Таблетка застыла на клейком языке, готовясь заскочить мне в горло.
− На, запей. − Том предложил мне вина, которое мы были вынуждены пить вместо привычного пива. Я запил.
− Аааа, молодец! − сказал Том.
− Подожди минуту, − сказал Джимми. − Щас подействует.
− Кто будет дежурить? − сказал Питт.
− Джимми, − сказал Том.
− А чё я-то сразу?! Ты мне, блять, обещал… помнишь?.. А-а-а-а. Угу. Пфффф. Да?
Все внешние звуки вдруг − как сговорились − стали трещать, гудеть и звенеть… Они имели самую разную природу, но все казались чересчур медлительными и монотонными. И вдруг я почувствовал себя безмерно счастливым социальным элементом.
Они стали смотреть на меня и тоже радоваться, как будто я стал каким-то до крайности необыкновенным существом… И какие же они стали медленные…
Вдруг что-то очнулось у меня в груди − это было сердце. Оно стучало, стучало и стучало, как вне себя, и мне захотелось пробежаться.
− Нет, нет, нет.
Меня понесли куда-то. Меня оставили на кровати и куда-то ушли.
Гудение, состоящее из кое-как связаных пчелиных слов.
Вдруг перестали гудеть. Я огляделся и понял, что их больше нет. Я понял, что теперь мне нужно лежать целую вечность и я рад этому.
Сквозь прозрачную водяную призму мне послышались какие-то непонятные радостные крики:
− А-га-гааа!
Я лежал и откисал от бесконечного количества ежедневной чуши, в которой жил раньше. Как так можно? Зачем они все живут так, если можно жить так? Ооо, боже…
− У-ху-хуу-аааааах! − послышалось в последний раз.
Уух, как же хорошо! В мои мысли стал проникать вселенский лепет. Я просто отдался ему.
Он вспомнил всё. Он вспомнил, как познакомился с этой милой девушкой.
«Его зовут Ахмед», − улыбнулась она мне и поднесла своего мальчика.
Бесконечное умиление поиграло с Ахмедом и снова оказалось под наркотой.
Какая же это всё-таки прекрасная жизнь, мать её! Сколько разговоров, слов и букв витают в облаках и ложатся спать, как тот умилительный мальчик, который лежит под наркотой в своей колыбельной кроватке. Как много букв и слов, которые сливаются в бесконечную вселенскую букву и слово. Какие же они все замечательные! И как же мне хорошо… И то настроение, и та гармония… − что может быть лучше, чем эти буквы, лежащие на кровати и созерцающие своё танго! Какие праведные-праведные глаза! Какой восторг, какое умиление, какой милый мальчик! И те двери, в которые нет прохода…