Какая же я ничтожная мразь. Что я сказал? Что я подумал? Какая комфортабельная подушечка? Какое удовольствие?
Господи боже мой, что со мной происходит? Меня трясёт? Я не могу? Я боюсь?
Чего я не знаю? Чего я не знаю? Как же я хочу знать − всё и сразу − но, может быть, я чего-то не знаю? Какие же все они твари. Какая же я тварь. И из какой субстанции состоит вселенная, я тоже знаю.
Я всё знаю.
А на столе кто-то забыл пушку. Кто-то очень забывчивый, расстёгивая ширинку своих штанов, позабыл на столе пушку.
Эта пушка… Такая же, как у Джека. Такая же, как и все другие пушки. Если её взять и нажать на курок, предварительно нацелив на человека, он со стопроцентной вероятностью умрёт. Вот так люди и засыпают на песочке возле своих любимых. Вот так люди и встречаются со своими любимыми − нажимаешь на курок − и безмерная катарсическая радость, не знающая предела:
«Спасибо тебе»
«Да не за что!»
Ты берёшь её в руку и говоришь им, что они суки, прямо в лицо. И они даже не отвечают, даже не отнекиваются, потому что они лежат в кроватке с пробитой головой и им нечем отнекиваться; потому что они твари вселенского масштаба, мясники, террористы, которые заставляют тебя трястись.
Дрожащая рука взяла пистолет. Другая рука сделала что-то по привычке. Глаза посмотрели в окно. Ноги пошли за дверь. И вселенский покой, вселенская уверенность и ни йоты «биполярки» в крови. Только вселенский покой.
Я знаю о них всё. Я видел их всегда. Я знаю их наизусть и люблю их беспричинной любовью за то, что они сделали.
«Они убили её!»
Я посмотрел в окно и направился к двери.
«Они прострелили голову младенцу!»
Я был взбешён.
«Они изнасиловали её!»
Я открыл дверь.
«Они убили его.»
Я вышел.
«Они убили их всех.»
Я улыбаюсь им.
«Какие же они твари!»
Один из них, с костылём, посмотрел на меня.
«А ты самая особенная из них»
самая особенная из них
в ужасе закричала и постучала по спинам.
Два пистолета на каждую руку я направил в него одного.
Я не обращал внимания на подскочивших гидр, пока не застрелял его до дыр. Его одного. Я стрелял, пока в нём не образовались дыры.
Когда две поднятые твари сообразили, когда достали оружие и начали стрелять, я направил своё в каждого из них и выделил по пуле на каждого. Я выделил по куску металла на каждого, но этого оказалось недостаточно. Оба лежали. Оба ждали контрольного. Я дал им по контрольному.
«Убийцы!»
И больше они не ждали контрольного.
Вдруг стало как-то непривычно тихо. Все трое были прошиты. Все трое были размяты. Все трое спали. Все так безмятежно, так безмолвно спали, что вдруг стало страшно. И палёные кости Тары, и тело мужа-саудита, и разверзшийся с костылём Питт, и добрый Том, и сговорчивый Джимми − все спали. Не хватало только маленького Ахмеда, но и он скоро придёт.
А я только дрожал, как побитая собака, созерцая тело Питта. И вдруг мои глаза неожиданно скольнули на боль. Это правая нога истекала кровью.
Теперь я лежал на песке среди всех них и созерцал небо:
«Что же я наделал?»
Солнце Саудовской Аравии жарило меня на медленном огне, и я у него спрашивал:
«Зачем они здесь?»
Такое яркое, болезненное солнце. Оно спрашивало меня:
«Зачем вы здесь?»
Такое жёлтое, жёлтое солнце. Болело и жалило, как змея. Ядовито насмехалось. Колко двигалось по небосводу за считанные секунды и темнело. Оно спрашивало нас:
«Зачем вы все здесь?»
А я только стоял глазами кверху и пялился на своего обезвоживающего, неумолимого и навсегда уходящего мучителя. Теперь я знал, что ему от нас больше ничего не нужно. У него было лишь одно требование к нам − руины человеческого достоинства. И все мы выполняли это требование.
Часть третья
31. МЁРТВАЯ ТОЧКА
Стены действительно могут свести человека с ума.
«Они положили ждать и терпеть. Им оставалось ещё семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия! Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она − она ведь и жила только одною его жизнью!»