− Ваш дневник, − сказал Джон Кинг.
Мысль о самоконтроле распалась на множество мелких частиц в голове Джека, будто никогда и не принадлежавших к ней, и собралась в другую, одну-единственную: «Неужели он действительно это читал?!»
Поражение Джека, продиктованное жестом возврата дневника, простояло так несколько секунд в отупении, отчаянно подумало, вспомнило тот день, вспомнило Монстра-в-клеточку:
«КАК ЖЕ Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ»,
И вот эта тварь снова лежала в его руках: помятый, но целый дневник, заставивший его снова посмотреть глазами в бесконечную замкнутость и непредрешимость страдания. Ты никогда не знаешь, чего оно от тебя хочет, а оно хочет: раскалывает твою душу на части и разрывает её на кусочки вместе с телом. Оно хочет тебя.
«Я должен был разорвать этот позор, должен был разорвать его на части! Идиот!»
− И вы читали его? − спросил Джек. Неожиданные, ничего не объясняющие мысли мелькнули в его голове.
Джон Кинг однозначными, не терпящими отказа, спокойными формулировками, пригласил Джека сесть в кресло. Сам он уже сидел в красном кресле, отделявшемся от кресла Джека кофейным столиком. Кресло было очень удобно, особенно для калеки, однако Джек думал, в первую очередь, совсем о другом.
«Как меня угораздило допустить это!»
Посредством голоса, тихого, как догорающий уголь, Джон Кинг продолжил:
− Я понимаю недопустимость чтения чужих дневниковых записей и приношу вам искренние извинения. Однако обвинять вам следует, в первую очередь, не меня, а того, кто этот дневник нашёл под окном вашей тюрьмы. Могу я поинтересоваться, как он там оказался, да ещё и в столь измятом, чуть ли не порванном виде?
− Со мной случилось что-то вроде нервного срыва.
− Нервный срыв? Неужели человек, будучи в здоровом уме, может дойти до такого?
− Тогда я не был в здоровом уме.
− Почему же тогда вас посадили в тюрьму, а не отправили в больницу для душевнобольных?
− Я был очень душевно болен, и сам задаюсь тем же вопросом.
− Как чувствуете себя на воле после трёх лет заключения?
− Мне стало намного лучше.
− Ну конечно, − отчеканил Джон Кинг. Он подставил свой бокал с вином слуге, и тот налил. − Мистеру Морровсу тоже налейте.
− Кажется, вы меня не совсем правильно поняли, − без излишней, свойственной ему пылкости, сказал Джек.
− Что именно?
− Мне стало легче не потому, что я вышел на свободу − мне стало легче потому, что я избавился от розовых очков.
− В тюрьме?
− Да, − сказал Джек, беря со столика бокал. − За те три года «я все тридцать прожил». Я понял всю поганую суть мироздания, и однажды, когда я шлифовал на нарах весь свой опыт, мои розовые очки разбились. Я понял, что всё давным-давно потеряно, и я никакое не исключение. Я стирал свой мозг в порошок, пока осколки не заставили кровоточить глаза, и я думаю этого было вполне достаточно для трёх лет.
− Почему вы обозвали моего менеджера пропагандистской швалью?
− Потому что он менеджер. Все менеджеры пытаются что-то продать. Ваш менеджер пытался мне впарить идею «лжедемократии», как если бы пытался продать пылесос.
− Вы правы − таким путь только в политики. Но зачем же называть его пропагандистской швалью?
− Потому что он пропагандистская шваль. Раньше я бы, может, и загорелся его идеями касательно революции в Америке, но теперь я совершенно ясно вижу, что за его «революцией» ничего кроме грязных зелёных бумажек не стоит.
− Мой менеджер говорил вам об идее справедливого общества будущего. Это светлая идея, и похоже, что вы очень тёмный человек, раз эту идею не поддерживаете.
Джек не верил, что Джон Кинг действительно пытается его в чём-то убедить, так как видел, что каждый звук, который срывался с его губ, он контролировал − причём контролировал с явным пренебрежением. Вероятно, всё, что он говорил, было просто словесной игрой.
− Я тёмный, пустой человек, но это вовсе не делает светлой вашу идею. Да возьмите любую идею: национализм, коммунизм, протестантизм, католицизм − все они, чёрт возьми, правильные, все без исключений! Не в этом суть. Любая идея стоит «за всё хорошее и против всего плохого». А ваша идея только на этом и стоит.
− Моя идея, − бесстрастно продолжал Джон Кинг, − ратует за свержение правящего класса эксплуататоров и за торжество настоящей демократии, настоящего парламента, настоящих выборов. Что вам не нравится?
Джек почти смеялся: теперь он наверно понимал, что с ним играет шулер, но какой-то странный шулер, который знает о своём разоблачении в глазах жертвы.