Вл. Гаков. Свет в конце туннеля (Об «адском картографе» Герберте Франке, его предшественниках и окружении) // Герберт В. Франке. Стеклянная западня (сборник). — М.: Радуга, 1991. — С. 5-27.
Книга, которую вы, читатель, держите в руках, — это продолжение знакомства1 с ведущим писателем-фантастом Западной Германии.
Обычно перед автором вступительной статьи стоит очевидный выбор: вести рассказ об авторе, об эволюции его творчества или погрузиться в анализ включенных в сборник произведений. Я однозначно выбираю первое. То, о чем пишет Герберт Франке, проблемы, которые составляют и наполняют его творчество, настолько серьезны, что, пожалуй, следует поговорить о корнях, о «литературных координатах» Герберта Франке, о его месте в пространстве — времени немецкоязычной фантастики.
И поскольку наш читатель вообще мало наслышан об этой литературе, есть резон начать — с начала. С истории.
«Главная трудность для всякого пишущего о немецкой научной фантастике, состоит прежде всего в поиске вторичных источников — справочного материала, ибо можно констатировать почти полное отсутствие как литературы критической, так и сколько-нибудь солидных библиографий по этой теме»2. Этими словами, как будто нарочно сказанными с целью отбить охоту у конкурентов заняться столь неблагодарным делом, открывает свой обзор фантастики на немецком языке (трудность, как видим, преодолимая!) живущий в Вене критик и редактор Франц Роттенштайнер.
1 Первый сборник произведений писателя «Игрек минус» выпустило в 1986 году издательство «Мир».
2 Anatomy of Wonder. A Critical Guide to Science Fiction (Ed. by Neil Barren). Third Edition. New York & London, 1987, p. 379.
То, что подобное вспомогательное «вторсырье» — серьезные критические штудии и обстоятельные библиографии — все-таки есть, убеждает лишь беглый просмотр источников, на которые ссылается сам Роттенштайнер. Конечно, критико-библиографической немецкой литературы на порядок-два меньше, чем аналогичного материала на английском языке, но это неудивительно: и собственно научно-фантастической литературы авторы обеих Германий, Австрии и немецкоязычной Швейцарии поставляют к читательскому «столу» неизмеримо меньше, чем их англоязычные коллеги. Все же общая картина, восстанавливаемая по этим вторичным источникам, достаточно многогранна и по-своему поучительна.
Собственно «научная фантастика» (термин, нигде и никем из критиков внятно и однозначно не объясненный, однако интуитивно угадываемый читателями этой литературы) в рассматриваемом языковом регионе не может похвастать титанами, подобными Жюлю Верну или Герберту Уэллсу. Тем не менее имеются две боковые генеалогические ветви, которыми современный фантаст, пишущий на немецком языке, вправе гордиться.
Во-первых, он с понятным трепетом назовет плеяду имен воистину великих, чьи обладатели всем творчеством или отдельными произведениями навечно вписали себя в анналы фантастики романтической. Новалис, Гофман, Тик, Шамиссо... Эти имена для читателя-фантазера, любителя всего таинственного и несбыточного, звучат притягательно (как равнозначно — Александр Грин для читателя советского!). А особо пристрастное увлечение немецкого романтизма образами «пограничными», рожденными на узкой полоске ничейной земли, поделившей суверенные территории научно достоверного и вымышленного, — всеми этими «одержимыми» автоматами, големами и двойниками (Doppelgangers), — не могло не дать обильного всхода в веке XX. С самого его начала хватало тревожных раздумий о границе человеческого в человеке, о «достижениях» науки и техники, не отягощенных моральной рефлексией; в те же первые десятилетия века впервые, кажется, пришло отдельным светлым умам откровение — образ заведенного, подобно маятнику, «научно» скроенного государства, в коем человеку и не осталось иной роли, как быть исправным «винтиком»... Обо всем этом в начале века писали Густав Мейринк и Альфред Кубин, почти не известный у нас Оскар Паницца и не нуждающийся в представлениях Франц Кафка.
С другой стороны, немцы отличаются замечательной тягой к порядку, олицетворяемому в литературе утопией 1. Плеяда немецких писателей-утопистов выглядит не менее впечатляющей.
Почти век понадобился европейской общественной мысли нового времени, чтобы вслед за пионерским сочинением Томаса Мора «раскачаться» на вторую по счету утопию. «Христианополис» Йоханна Валентина Андреа в 1619 году открыл счет «идеальным будущим» в немецкоязычной литературе. А наибольшее число их пришлось на канун нашего столетья, попытавшегося реализовать многие из подобных проектов на практике и цену за то заплатившего, как мы сейчас понимаем, дорогую. Более того, сам термин «утопизм» XX век дискредитировал, как ни одно столетие до него...