ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой принцесса Женевьев посещает «Гра-Оперетту»
Со своим спасителем, единственным, кому, по её собственному признанию, она целиком доверяла, за долгие унылые дни, проведённые в подвальчике на Петушиной улице, Женевьев почти не общалась. Джонатан много спал, а когда не метался в бреду, то или лежал, или сидел, тяжело опираясь о столешницу, и смотрел на принцессу тревожным, смущённым взглядом. Поговорить они не могли, потому что в подвале всё время кто-то был — то щебетушка Иветт, то пронырливый Вуди, а Дядюшка Гиббс так и вовсе отлучился из дому один только раз, когда у него адски разнылся зуб и пришлось посетить зубодёра. Но как раз в эту его отлучку Джонатан спал, и Женевьев не хотелось прерывать его сон, в кои-то веки тихий и мирный, не несущий оттенка тяжёлого забытья.
Так что им оставалось только переглядываться через стол да вздыхать, и эти переглядывания и вздохи расценивались не вполне верно. Клайв то и дело кидал на своего друга выразительные взгляды, которых тот, естественно, не понимал, поскольку ни капли не был повинен в том, в чём его подозревали. Женевьев и сама смотрела на него не как на мужчину, а как на защитника, опору, как на слугу в конце-то концов. Ведь она была его принцессой, а он — её лейбгвардейцем… да что там — все ей лейб-гвардией, по сути дела. Она видела, что ему очень хочется поговорить с ней, быть может, попросить у неё прощения, что валяется тут с дыркой в боку вместо того, чтобы, не щадя сил и жизни, попытаться вывезти принцессу из столицы. Но она понимала, и она была готова терпеть. Терпение — великая добродетель.
Как-то раз, спустя две недели после побега из дворца Сишэ, Джонатан, уже выздоравливающий, но ещё не очень окрепший, полулежал на кровати, откинувшись на тощую подушку, свёрнутую валиком, а принцесса Женевьев читала ему вслух газету. Для неё это не было странно, поскольку Август ле-Бейл нередко заставлял её читать вслух газеты, а затем анализировать прочитанное, и жестоко распекал за допущенные ошибки или недостаточно критическое отношение к статьям. Газеты, говаривал он, — это море лжи, где из пены огромных волн изредка взблескивают брызги истины. Он учил её ловить и видеть эту истину, и ещё учил угадывать по тону и характеру газетных выдумок, кто стоит за этими выдумками и чего добивается, распространяя их в народе.
Так что читала она в тот вечер скорее для себя, чем для Джонатана, но он слушал её очень внимательно, и нахмурился, когда Женевьев дошла до страницы криминальной хроники, где значилось, что расследование «инцидента во дворце Сишэ» близится к завершению.
Никакого упоминания о кончине короля Альфреда за все эти недели в газетах не появилось.
С лежанки дядюшки Гиббса раздался негромкий храп, и Джонатан с Женевьев повернули головы одновременно. Так и есть — старика к вечеру разморило. Надо было пользоваться моментом.
— Простите, — выдохнул Джонатан. — Простите меня, я…
— Успокойтесь, — Женевьев сложила газету и взглянула на него строго и кротко, как глядела прежде на Клементину, когда та начинала жаловаться, что у её высочества недостаточно много платьев. — Вы ни в чём не виноваты. К тому же ваш друг нам поможет.
— Да, поможет, — убито сказал Джонатан. — Но если бы я был умнее, нам бы вообще не пришлось к нему обращаться. И вы уже были бы…
Он замолчал, как будто вдруг осознав, что понятия не имеет, а где уже была бы его принцесса, если бы всё шло согласно её планам. Его вопросительный взгляд был достаточно красноречив, и Женевьев, поколебавшись, ответила:
— Рано ещё говорить об этом, но… Мне нужно на остров Навья. И как можно скорее.
— На остров Навья! — повторил Джонатан так громко, что Дядюшка Гиббс всхрапнул на полтона громче. Джонатан тут же смолк. Храп возобновился, и Джонатан продолжал уже тише: — Ваше высочество, с тех пор, как там появился люксий, остров объявлен государственной секретной зоной. Попасть туда можно только по специальному направлению от Малого Совета и… я не думаю…
— Я должна попасть туда, сударь, — спокойно сказала принцесса Женевьев. — Вы поможете, потому что больше мне просить некого. И довольно пока об этом, обсудим остальное, когда окажемся за городскими стенами.
— Мне так жаль, что вам приходится жить тут… в этой дыре… И я не знаю, как скоро…
— О, это как раз не беда. Мне не привыкать, — сказала принцесса.
Затем вновь подняла газету и продолжила чтение криминальной хроники.
За этим идиллическим времяпрепровождением застал их Вуди. И по одному взгляду на его сбившийся набок, взъерошенный хохолок Женевьев поняла, что дни её заточения в подвальчике на Петушиной улице подошли к концу.