Настасья, из всех героинь Достоевского самая земная и по виду элементарная, выказывая свои познания в медицине, несет явную чепуху о печенках. Но в самом сущном она неизмеримо ближе к истине о Раскольникове, чем ученый доктор Зосимов, пользующий идейного убийцу порошками и глубокомысленными психиатрическими советами. Достаточно удалить из всего сказанного Настасьей ни к чему не приуроченные печенки и получится грозная правда о самообожест- иившемся человеке, по своему близорукому усмотрению присвоившем вышнее Право, принадлежащее единственно Богу, лишать людей жизни. С какой ужасающей, беспощадной верностью звучат слова Настасьи о кричащей в Раскольникове крови, запекающейся и сгущающейся совсем как у холодеющих жертв, произвольно лишенных убийцей дарованного Богом дыхания. Казнящий другого забывает, что и сам он будет духовно казним еще более мучительной казнью. Кровь его собственная, как и его жертв, будет кричать в нем и, по выражению Настасьи, тут-то и начинает ему «мерещиться». Иными словами, он попадает в особый мир страшных фантасмагорий и мытарств, в мир беспрестанных провалов, тошнотно жуткий, зыбкий, неустойчивый.
Весь разговор Настасьи с Раскольниковым показывает, как поразительно мало в нас сознания, как все мы живем и действуем инстинктивно, по повелению невидимых и неведомых существ, во власть которых мы сами себя отдаем, добровольно поступаясь нашей первородной свободой. По убеждению Достоевского, люди лицемерят, твердя на все лады, что они дорожат свободой. Нет, ее-то как раз и страшится человек, потому что боится ответственности. Оттого-то с такой легкостью изобретает он различные социальные доктрины, в конце концов его порабощающие. Человек всем своим темным нутром ищет не свободы, но рабства.
В разговоре Настасьи с Раскольниковым ценее всего открываемая нам Достоевским совершенная цельность вселенского бытия, срощенность воедино феноменального и нуме- нального, явного и тайного, цельность, обычно не замечаемая нами. Зажженая свеча, несомая Настасьей, одновременно и совершенно одинаково освещает и каморку Раскольникова, и его телесный облик, и его темную душу. Причем гроб- ная комнатушка Раскольникова лишь продолжение его души, его, как и он сам, мрачное инобытие, а горящая свеча в руках Настасьи — вещее проникновение бездумной деревенской прорицательницы, бессознательно, но зато беспрепятственно обличающей черную тайну убийцы. В другой руке Настасьи тарелка супа и хлеб — дары, предлагаемые всепрощающей матерью-землею своему блудному сыну.
Но утроба Раскольникова, зараженная преступлением, не принимает ни воды, ни пищи от сердобольной матери, Раскольников уходит в беспамятство, временно отпадает от жизни, символизируя этим свой смертный грех.
По словам Настасьи, кровь кричит и запекается в Рас- кольникове, потому что ей нет выхода. Вот почему вся эта сцена, весь этот разговор бессознательного, но девственного существа с идейным преступником неминуемо приводит позднее, при развитии внешних и внутренних событий в романе, к властному указанию Сони на единственный исход для восставшего на Бога и сознательно, из принципа, пролившего кровь своих ближних. Надо всенародно признаться в совершенном преступлении и не только с целью открытого покаяния, но еще и потому, что просто невозможно существовать, укрывая свое злодеяние, которое, хочет того или нет сам преступник, не принимается глубиною человеческого сердца, сотворенного по образу и подобию Бога. Злодеяние, по Достоевскому, противоестественно и, что еще неизмеримо важнее, оно для бессмертной души человека противобожественно.
Таить в себе от всех идейно, из принципа содеянное зло невозможно. В уединении и отъединении от людей личность преступившего через запретный порог и нарушившего божественные установления бытия начинает распадаться, разлагаться, приближаясь к погружению в преисподнюю. Можно не покаяться, но нельзя оградить себя от бесплодных и потому губительных угрызений совести. Необходимо, пусть нераскаянно сознаться в преступлении, чтобы жить хотя бы на каторге, в некоторой степени предвосхищающей заслуженный ад и, в то же время, дающей отсрочку падшему, дабы прийти к покаянию.