— Хе-хе! А почему вы, когда я тогда стоял у вас на пороге, лежали на софе с закрытыми глазами и притворялись, что спите, тогда как вы вовсе не спали? Я это очень хорошо заметил.
Я мог иметь... причины... вы сами это знаете.
И я мог иметь свои причины, хотя вы их и не знаете».
Основания, причем самые простые и у того и у другого действительно имелись. Но нельзя не ощутить, что за этими видимыми основаниями скрывается что-то сложное и таинственное.
Раскольников, увидев на пороге своей комнаты незнакомого господина, заподозрил в нем сыщика и прикинувшись спящим, стал из-под прикрытых век наблюдать за его дальнейшим поведением. А Свидригайлов, заметив остановившегося подле трактира Раскольникова, попытался уклониться от встречи с ним из опасения, что тот помешает его заранее назначенному свиданию с Дуней, которое, на какой- нибудь час позднее должно было состояться в квартире госпожи Реслих.
Но в творчестве Достоевского реально не то, что наружи, а то что под спудом. Там слышится бурление кипящих вод и надо подсторожить «их темный из земли и души исход», чтобы сознать подлинную сущность свершающегося. Внешние события и обстоятельства порождаются тем, что внутри нас, и лишь смутно, в инобытийственном виде, отражают тайное, пребывающее не в мелко низменном подсознании, но в глубине глубин человеческого духа. Судьба Раскольникова зависит от поведения и дальнейших решений Свидригайлова. Отсюда чувство опасности и ужас, испытанный идейным убийцей при внезапной встрече со своим двойником, впервые явившимся перед ним воочию из сна об инфернальной старухе. А боязнь перед воображаемым сыщиком, это на жизненной поверхности того, что происходит в душе, на арене борьбы Бога и дьявола.
*
Раскольников ожидал иного от свидания с Свидригай- ловым, хотя и не мог бы с точностью определить, на что именно остается ему надеяться. Не понимал полностью и Свидригайлов, почему тянуло его к Раскольникову и, сознавал это. На вопрос Раскольникова «зачем я вам так понадобился?» — он перечисляет только явные причины этой надобности: «Мне понравились вы фантастичностью вашего положения, — вот чем! Кроме того, вы брат особы, которая меня очень интересовала, и, наконец, от этой самой особы в свое время я ужасно много и часто слыхал о вас, из чего и заключил, что вы имеете над нею большое влияние; разве этого мало? хе-хе-хеI».
Когда бы писал Достоевский реалистические романы, то перечисленных здесь причин было бы вполне достаточно для дальнейшего развития психологической интриги. Но за явным кроется тайное и никто из художников так хорошо не ведает этого, как автор «Преступления и наказания». Не ведая, чувствует это и Свидригайлов, общающийся, не бесследно для себя, с миром потусторонним. Оттого он тотчас добавляет: «Впрочем, сознаюсь, ваш вопрос для меня весьма сложен, и мне трудно на него вам ответить. Ну, вот, например, ведь вы пришли ко мне теперь мало того, что по делу, а за чем-нибудь новеньким? Ведь так? Ведь так?
настаивал Свидригайлов с плутовскою улыбкой. — Ну, представьте же себе после этого, что я сам-то, еще ехав сюда в вагоне, на вас же рассчитывал, что вы мне тоже скажете что-нибудь новенького (курсив самого Достоевского.
Г. М.) и что от вас же удастся мне чем-нибудь позаимст- воватъся! Вот какие мы богачи!
Чем это позаимствоваться?
Да что вам сказать? Разве я знаю чем?...
Выходит, что подчеркнутого Достоевским «новенького»
никакими явными причинами и практическими расчетами исчерпать нельзя: его истинное значение уходит вглубь и рассудку не поддается. Остается или верить в чудеса, как втайне верит Раскольников, или принять творчество Достоевского за нечто произвольно фантастическое, состоящее из ничего не значущих намёков на мистику, для многих просто несуществующую. Замечательно, что сам-то иронизирующий Свидригайлов в мистику верит и даже надеется с помощью Раскольникова ухватиться за потустороннее новенькое. Впрочем к вере в нездешнее он уже несколько подготовлен привидениями, запросто приходящими к нему из мира иного.
Но надежда получить при встрече друг от друга что-то важное и решающее оказалась для обоих тщетной. Ведь самое страшное и непреодолимое в жизни это будень, беспросветный будень, заволакивающий и совсем скрывающий от нас все истинно реальное и, следовательно святое, а вечный Бог греха и скуки не создавал, но они неуловимы и сквозь их мутную пелену мы ничего не различаем в ближнем, кроме бледного будничного облика, не подозревая даже, что смотря на него, видим в зеркале самих себя, вернее же сказать, нашу собственную, весьма непривлекательную маску. Так и Раскольников заметил только свой же греховный отпечаток на лице Свидригайлова. Грех однообразен и личины от личины не отличить. Разговор в трактире ни к чему не привёл и ничего