Скончавшийся и тот что жив,
То светопись и негатив.
Живущий там, умерший тут,
Как отрицание живут.
Иными словами, существование моего «Я» возможно там, лишь при условии, если здесь оно бесповоротно и окончательно свелось к абсолютному нулю и уже никак, ни под каким видом раз и навсегда не может проявить себя в земных очертаниях. Но Достоевский вслед за Свидригайловым готов признать привидения за нечто реальное, что не только не противоречит его мировосприятию, но вполне последовательно вытекает из него. По Достоевскому вселенная трехпла- на и эти планы находятся в непрестанном взаимообщении. Но если это так, то кто же может предвидить какие именно условия и формы общения способны возникнуть между живущими на земле и отошедшими в мир иной? И вот к Сви- дригайлову приходит с того света Марфа Петровна; Ставро- гин видит бесов и явно для себя, общается с ними, к Ивану Карамазову является чёрт и беседует с ним. Вдобавок этот чёрт сросся со своим земным отражением, с обликом лакея Смердякова. А Раскольников чувствует рядом с собой неотступное присутствие злого духа, руководящего многими его поступками через своих посредников, людей часто самих по себе невинных, непричастных злу. Так, например, безвестный жилец густо населенного дома, в котором проживает Раскольников, обращаясь со двора к кому то с окриком: «семой час давно» — предупреждает, по воле злой силы, сам того не ведая, идейного убийцу, что пора идти убивать, ростовщицу. По всей вселенной от всех существ и сущностей тянутся нити и все и всё воздействует друг на друга, источая свою волю. Из персонажей Достоевского, часто ощутимо связанных с собственным потусторонним миром, Свидригайлов самый таинственный, он пронизан нездешними токами и душа его находится в общении с нежитью, являющейся к нему в кошмаре под видом мыши, бегающей по постели, мелькающей зигзагами во все стороны и вдруг превращающейся в неизвестное существо, во что то снующее неизъяснимое, вскакивающее ему за пазуху, шаркающее по телу, за спиной, под рубашкой. Все это мерещится Свидригайлову в ночь перед смертью. Но нечисть не в силах одолеть его, свести на нет, и лишь скользит по периферии его души, не достигая сердцевины. Погибая в земной жизни, двойник Раскольникова стремится оставить по себе добрую память, хотя бы в тех, с кем довелось ему встретиться в последние дни перед самоказнью. Почему? Ведь законченные злодеи и в предсмертную минуту о добре не заботятся. Думая о судьбе Свидригайлова, испытываешь острое чувство жалости. А вот если бы, даже на глазах у всех, четвертовали таких исчадий как Петр Верховенский, как Нечаев, то вряд ли кто-нибудь пожалел бы их.
Доброе начало в Свидригайлове живо и он уносит его
с собою к преддверию ада, как некую нерушимую защиту от загробных мытарств, угрожающих вечной погибелью. Величайшее несчастье Свидригайлова в том, что здесь на земле он уже раскаяться не в состоянии. Раскаяние есть решительный отказ от греха и порока. На это у Свидригайлова, опутанного своими злодеяниями, духовных сил не хватает. Он ищет спасения в Дуне, судьба которой действительно могла бы при ином развитии событий слиться с его судбой и тем вдохнуть в погибающего, дух живой. Но не раскаяние, а отчаяние владеет Свидригайловым, пресекая для него всякую возможность избавиться от порочных навыков. Взывая вну- тренно к Дуне о спасении, он прибегает к шантажу, чтобы заставить ее придти на свидание, а когда она приходит в смертельной тревоге за брата, он пытается ею овладеть, обещая достать Раскольникову паспорт для побега за границу. Какое страшное смешение и столкновение противоречивых вожделений и чувств! Конечно, в душе любого человека наблюдается такое же смешение разнородных наклонностей, но нет столкновений; всё в среднем человеке вершится тускло и вяло и оттого погружается он в гибельный омут, нас всех поджидающий, хуже и безнадежнее, чем Раскольников или двойник этого идейного убийцы. Невозможно разобраться до конца в чём по-настоящему состоят злодеяния Свидригайлова и где начинается, как он сам говорит, «мрачные таинственные сказки, которые мне приписывают». Чем сложнее человек, тем противоречивее его помыслы, чувствования и поступки и тем больше о нем россказней, ядовитых и опасных слухов. У кумушек в юбках и штанах языки работают на диво! Достоверно свидетельствует, пожалуй, о преступности Свидригайлова лишь одно видение, померещившееся ему перед самоказнью. В полудремоте ему пригрезился гроб. «Этот гроб был обит белым гроденаплем и обшит белым густым рюшем. Гирлянды цветов обвивали его со свех сторон. Вся в цветах лежала в нем девочка, в белом тюлевом платье, со сложенными и прижатыми на груди, точно выточенными из мрамора, руками. Но распущенные волосы ее, волосы светлой блондинки, были мокры; венок из роз обвивал её голову. Строгий и уже окостенелый профиль её лица был тоже как бы выточен из мрамора, но улыбка на бледных губах её была полна какой-то недетской безпре- дельной скорби и великой жалобы. Свидригайлов знал эту девочку; ни образа, ни зажженных свечей не было у этого гроба и не слышно было молитв. Эта девочка была самоубийца — утопленница. Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое, детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски-чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда был ветер»...