Последняя слабая надежда померкла в сердце Свидригайлова. Но что же такое «разом отошло у него от сердца», когда Дуня вдруг бросила револьвер? Это было избавление не от тягости смертного страха «но, — говорит Достоевский, — от другого более скорбного и мрачного чувства, которое он и сам не мог определить». В чем же заключалась сущность этого чувства и от чего и как могло оно родиться? Слов для определения его ни на каком человеческом языке не имеется. Одно принесло оно с собою несчастному грешнику: смутное, еле ощутимое, однако несомненное
обещание бессмертия. А ведь только любовь дарует бессмертие. Сквозь тинистую пелену пороков, завладевших им, Свидригайлов ощущал с собою рядом не только присутствие злого духа, не только общался с привидениями, но до него доходило еще потустороннее веяние, сулившее ему нечто недосягаемое и всё же где-то вполне реально существующее. Надежда несбыточная здесь теперь оказалась осуществимой там. Каким путем и пройдя через какие невообразимые мытарства? Кто знает/ И все же скорбное, мрачное чувство, несравнимое даже со смертным страхом, отошло от Свидригайлова. Когда он подошел к Дуне и тихо обнял ее за талию, губы его кривились, но слов у него не было и быть не могло. Да и Дуне лишь одно оставалось сказать умоляюще: «отпусти меня». Земная судьба Свидригайлова безповоротно решилась. На вопрос его «— Так не любишь? Дуня отрицательно повела головой». Откуда же взялось это «ты», не дерзкое, как давешнее, но тихое, почти ласковое? Оно пришло как замирающий отзвук чего-то безконечно далекого, как еле уловимое отражение неземного, может быть райского,