Свидригайлов отпустил Дуню, борясь с новым бессмысленным приступом сладостратия, но вот отпустил... На земле они больше никогда не встретятся. Но разве до наступления весны суровая зима не сохраняет под снежной пеленою «содрогания струи, бегущей подо льдом». И разве та зима, что серебрит наши головы, не «греет сев для будущего мира»? Земные символы — инобытное нездешних сущностей — не обещают ли они нам обрести за гробом желанное, но несбывшееся здесь?
Где нет слов для выражения чувств, нам остается в утешение простое делание. Подозрения Раскольникова рухнули: не для того, чтобы понравиться Дуне обеспечит: Свидригайлов сирот и Соню перед своим отплытием в «Америку».
Дуня ушла, а Свидригайлов замер один у окна. Вдруг на мгновение отступили от него темные силы, так давно им владевшие, и он остался покинутым на самого себя перед всепоглощающей бездной, такой же как мы все, беспомощный человек со «странной, жалкой, печальной, слабой улыб<- кой, искривившей его лицо, улыбкой отчаяния». А странной она была потому, что уже открывался перед его вну- тренным зрением никому из живых неведомый переход в иные области бытия.
В тот же вечер, после захода к Соне, уже «часу в двенадцатом (курсив мой. — Г. М.) он сделал и еще один весьма эксцентрический и неожиданный визит»... Он вошел в тесную квартирку родителей той очень молоденькой девицы, только что еще вышедшей из подростков, которую в разговоре с Раскольниковым он как то нерешительно, назвал своей невестой. По крайней мере родительнице этой девицы, даме весьма пронырливой и практической, угодно было считать Свидригайлова женихом своей дочери.
История с девицей сама по себе была бы очень неясной, если бы не кошмар с отроковицей в гробу, с девочкой — утопленницей, привидившейся человеку, приговорившему себя к казни за преступление, тяжести которого не могло перенести сердце грешника. Он думал усыпить совесть, загнав ее в самый закоулок души и там задавить ее по возможности, громоздя грех на грех, злодейство на злодейство. Но он не знал, что совесть бессмертна и что она в минуту, подводящую итог всему, вдруг неумолимая встанет перед ним на дыбы.
Хитроумно отделываясь от угрызений совести, мы привыкли тешить себя особыми «научными» словечками, намеренно придавая им призрачное значение. В болезненном полусне, в полубреду Свидригайлов увидел девочку лет четырнадцати, лежащую в гробу.
«Свидригайлов знал эту девочку; ни образа, ни зажен- ных свечей не было у этого гроба и не слышно было молитв. Эта девочка была самоубийца-утопленница. Ей было только четырнадцать лет, но это уже было разбитое сердце и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившей это молодое детское сознание залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда был ветер».
Какое же это было видение? По единогласному мнению всех современных психологов и психиатров, то была так называемая галлюцинация, иначе говоря даже нечто просто-напросто призрачное, реально никак не существующее, примерещившееся больному воображению и тотчас развеевшееся в ничто. Но вот у Мочульского, в его книге о Достоевском, есть верное и глубокое замечание. Девочка, смертельно оскорбленная Свидригайловым, утопилась, и теперь, оскверненная преступлением водная стихия мстит за себя осквернителю, умирающему ранним утром в густом петербургском тумане после бурной дождливой ночи, грозившей городу наводнением. Что же это? Случайное совпадение? Но не слишком ли часто происходят в жизни подобные случайности и совпадения? Достоевский, как художник, показывает нам, что все во вселенной изнутри связано друг с другом и всякое явление фатально порождает свое продолжение и что мир зиждется не на случайностях совпадений, а на органически во взаимозависимости возникающих событиях, на слитности между собою человеческих судеб.
Свидригайлов, чувствуя приближение непереносимых мытарств, затеял двусмысленную историю с женитьбой на девочке. Он полагал, таким образом, отклонить надвигающееся возмездие. Но и тут все двоилось в этом осквернителе девственности и, наравне с желанием искупить свой незамолимый грех, в нем по-прежнему дает о себе знагь разожженный уголек сладострастия. Лишь по уходе Дуни, потеряв и без того слабую надежду зацепиться за земное существование, Свидригайлов почувствовал вдруг, что даже этот злой роковой уголек потухает, что нет больше ни цели, ни смысла в жизни, что пора готовиться к самоказни, попытавшись в последнюю минуту оставить хоть в ком-нибудь по себе добрую память. Что же это означает? А то, что в глубине души надежда никогда не умирает в нас. Сознавая свою слабость, мы ищем опоры в других. Мы чувствуем что существует круговая порука греха, а молитвы за нас еще невинных существ, доходят до Бога. Поправ девственность, Свидригайлов должен перед смертью, обратиться именно к ней в лице сирот Мармеладовых и своей невесты, за духовной поддержкой и помощью в вечности. Такова таинственная мистическая последовательность бытия.