Будем же осторожны с выводами, намеченными, но все же не сделанными самим Достоевским. Скажем только, что если легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство небесное, то каковы же трудности, встающие перед человеком самообожествившимся, хотя бы и признавшим себя в итоге, с горечью и злобой, неудавшимся богом, как делает это Раскольников. Такой новоявленный бог, вступая на дорогу зла, оказывается куда меньше способным к верному расчету и предвидению, чем вульгарный грабитель и убийца; он сразу же теряет власть над собой и превращается в игрушку рока, диавола.
Ж
По возвращении своем с бесцельной прогулки, оказавшейся, как обнаруживается потом, далеко не бесцельной, Раскольников заснул и в два часа был разбужен Настасьей, принесшей ему суп. Он поел немного «без аппетита, машинально» и снова впал в полузабытье. «Вдруг он ясно услышал, что бьют часы и вздрогнул, очнулся, посмотрел в окно, сообразил время и вскочил, совершенно опомнившись, как будто кто его сорвал с дивана» (выделено мною. — Г. М.). Надо было спешно приготовиться. Во-первых, пришить петлю к пальто под левую мышку изнутри — дело минуты: «иголка и нитка были давно приготовлены». Теперь стоило только вложить в петлю лезвие топора, и он будет 'висеть спокойно, всю дорогу. Во-вторых, надо было достать из-под дивана заранее приготовленный «заклад» — деревянную дощечку, величиной с серебряную папиросочницу, сложенную для веса с железной пластинкой, связанные вместе накрепко ниткой «аккуратно и щеголевато» обернутые в белую бумагу. Все обвязано так, «чтобы помудренее было развязать. Это для того, чтобы на время отвлечь внимание старухи, когда она начнет возиться с узелком, и улучить, таким образом, минуту».
Такой приступ к действиям был, пожалуй, не плохо задуман, однако, лишь на него одного хватило предусмотрительности у Раскольникова. Дальнейшие обстоятельства стали чередоваться и развиваться помимо расчетов самого преступника. «Только что он достал заклад, как вдруг где-то на дворе раздался чей-то крик:
Семой час давно!
Давно! Боже мой!»
С этого ответного восклицания, уже потерявшего себя существа, возрастает все сильнее и неумолимее власть завладевшего своей жертвой беса. Возглас кого-нибудь из жильцов густо населенного дома, — «Семой час давно!» — неминуемо, роковым образом донесшийся до слуха обреченного на преступление человека, послужил как бы потусторонним толчком, как будто некто невидимый, только что сорвавший Раскольникова с дивана, нажал на инфернальную кнопку и привел в действие послушный автомат.
«Предстояло самое важное дело, — повествует Достоевский, — украсть из кухни топор. О том, что дело надо делать топором, решено им было уже давно... на нож, и особенно на свои силы, он не надеялся, а потому и остановился на топоре окончательно... Что же касается до того, где достать топор, то эта мелочь его нисколько не беспокоила... Настасьи, и особенно по вечерам, поминутно не бывало дома... Итак, стоило только потихоньку войти, когда придет время, в кухню и взять топор, а потом, через час (когда все уже кончится), войти и положить обратно».
Но вот именно мелочи, нисколько не беспокоившие Раскольникова, с первого шага лукаво и своевольно обступили его. Поговорка гласит: «Человек предполагает, а Бог располагает». Вдобавок имеется еще и другое, не менее верное изречение: «Захочет Бог наказать, так и разум отнимет». Тогда временно, до срока, событиями, обстоятельствами и всеми мелочами располагает уже не Бог и не самонадеянный человек, а некая безымянная неведомая сила. Так и случилось на деле с Раскольниковым. «Одно ничтожнейшее обстоятельство поставило его в тупик еще прежде, чем он сошел с лестницы. Поравнявшись с хозяйкиною кухней... он осторожно покосился в нее... Но каково же было его изумление, когда он вдруг увидал, что Настасья не только на этот раз дома... но еще занимается делом: вынимает из корзины белье и развешивает на веревках!.. Но дело было кончено: нет топора! Он был поражен ужасно». К этим словам Достоевский добавляет от лица Раскольникова нечто в высшей степени знаменательное: «И с чего взял я, — думал он, сходя под ворота, — с чего взял я, что ее непременно в эту минуту не будет дома? Почему, почему, почему я так наверно это решил?»... Он был раздавлен, даже как-то унижен. Ему хотелось смеяться над собой со злости... Тупая зверская злоба закипала в нем».