Раскольников низко пал и был близок к полному отчаянию, но к нему приходит его враг-друг, Порфирий Петрович, с великим утешением, с советом признаться перед властями в своем преступлении и безоглядно довериться течению жизни. «А вы лукаво не мудрствуйте; отдайтесь жизни, прямо, не рассуждая; не беспокойтесь — прямо на берег вынесет и на ноги поставит. — На какой берег? А я почем знаю? Я только верую, что вам еще много жить».
Мы христиане полагаем, что еврейство стоит сейчас в духовном отношении не высоко. Но тогда откуда берется у него и теперь непреодолимая воля к существованию? Вот неразрешимая тайна этой поистине загадочной нации. Говоря так, я, конечно, имею в виду не международных евреев, прочно оседлавших золотого тельца, но глубочайшие недра еврейской нации. Жизнь и воля к жизни даются нам не духом небытия — дьяволом, но Богом, и не попусту дышет тот, кто хочет быть. Лучше кого бы то ни было знал и чувствовал это Достоевский. В своей статье о евреях, признанной антисемитской крайне ограниченными подслеповатыми, вроде Лебезятникова, людьми, он пишет: «Не настали еще все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, и окончательное слово человечества об этом великом племени еще впереди... И сильнейшие цивилизации в мире не достигали и до половины сорока веков и теряли политическую силу и племенной облик. Тут не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое мировое и глубокое, о чем может быть человечество еще не в силах произнесть свого последнего слова... Евреи народ беспримерный в мире».
Так вот откуда эта ни с чем несравнимая по силе еврейская жажда жить/ Приведенные мною сейчас слова Достоевского приводит и А. 3. Штейнберг в своей статье «Достоевский и еврейство», задавая вопрос: «Слыханное ли дело, чтобы «антисемит» говорил таким языком?»
Допустимо ли вообще наклеить на Достоевского такой гнусный уличный ярлык? Только глупостью и бессовестностью тех, кто это делает, можно объяснить подобный поступок. Истинная элита еврейства — еврейская нация чувствует и сознает себя носителем еще не явленной миру величайшей и непременно религиозной идеи. «Да и нельзя, повторяю я, — пишет Достоевский, — даже и представить себе еврея без Бога».
Непосредственно из этого утверждения появилось у Достоевского бранное и не совсем приличное словечко «жид». Еврей, отрицающий Бога, обращается в жида, предателя собственного народа. При неистовости, свойственной автору «Дневника писателя», брань разрастается и часто справедливые, но еще чаще несостоятельные, уличения современных евреев во всевозможных грехах и пороках, возникают в изобилии. Из всех народов, евреи, по вполне понятным причинам, болезненнее всего отзываются на упреки и обвинения. О пореволюционной атеистической Франции Достоевский написал статью, куда более меткую и ядовитую, чем о евреях, однако французы не считают его заядлым франкофобом, памятуя, что в других статьях он называет их гениальной нацией, даровавшей человечеству неоценимые сокровища. Все нации должны были бы простить Достоевскому нападки и уличения, подчас неотразимо верные, а иногда граничащие с клеветой, если бы при этом он ясно и четко, в своих публицистических писаниях, оговорил и наши русские самые главные пороки, из которых наиглавнейший — непревзойденное хамство. Слово лишь тогда крепко удерживается в языке, когда оно определяет что-либо постоянное, присущее данному народу. Ни на одном языке, кроме русского, нет понятия: хамить, хам, хамлюга, хамлю и даже хамка. Неизбывное хамство породило русскую революцию, упорно искавшую в течение целого столетия растоптать Россию. Грядущее царство хама, о котором писал Мережковский, ныне стало явью и началось именно в России. И нам все еще не дано знать, кто же окажется прав: Достоевский ли с его пламенным желанием верить, что среди русского народа-богоносца совершится Второе Пришествие, или величайший русский мыслитель Константин Леонтьев, вполне допускавший возможность воцарения антихриста прежде всего в России. Вести, ныне доходящие до нас из царства хама, подтверждают как будто правоту Достоевского. Но кто знает? Утешительно лишь то, что Достоевский, до конца преодолевший в себе всяческого рода идеализм, никогда не забывал при случае щелкнуть сентиментально доверчивого Шиллера. Говоря далеко недвусмысленно в своем творчестве о русских тяжких грехах и пороках, Достоевский далеко не достаточно касался их в публицистических статьях и потому легко сходил за шовиниста, за ксенофоба. «Но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел». Так бывало с Достоевским; творя, он забывал об идее, становился великим художником и пророком и тогда его ум и сердце постигали все и всех в свете неугасимой правды.