В те самые часы, когда в «Адрианополе» терзал Свидригайлова «кошмар во всю ночь», «Раскольников бродил под дождем по городу. На следующий день вечером, возвратившись в свою каморку, уже после свидания с матерью, он застал там Дуню и на вопрос ее: — Где же ты был всю ночь? — отвечает: — Не помню хорошо; видишь, сестра, я окончательно хотел решиться и много раз ходил близ Невы; это я помню. Я хотел там и покончить, но... я не решился... прошептал он, опять недоверчиво взглядывая на Дуню.» Но сестра возразит ему на это, как и подобает, истинно живой все еще живому:
«— Слава Богу/ А как мы боялись именно этого, я и Софья Семеновна. Стало быть, ты в жизнь еще веруешь; слава Богу, слава Богу/».
«Раскольников горько улыбнулся.
— Я не веровал, а сейчас вместе с матерью, обнявшись, плакали; я не верую, а ее просил за себя молиться. Это Бог знает, как делается, Дунечка, и я ничего в этом не понимаю.»
Ну, а кто понимает, как это делается. Уж не психологи ли и психиатры во главе с Фрейдом и его, по духу, двоюродным братом Карлом Марксом?
Отравленный рассудок идейного убийцы, к счастью, даже не пытается что-либо тут понять и Раскольников ничего не знает о том, что он верует и в жизнь и в Бога, но знает всем существом своим, что хочет жить, а следовательно надеяться и веровать. Поэтому в решающую минуту он отшатывается от Невы и бессознательно направляется к матери, как будто ноги сами собою ведут его к ней. Ноги его стали свободны от пут, потому что Свидригайлов, окончательно и бесповоротно решив казнить себя, исполнил свое намерение. Уходя в мир иной, он взрывает основы русского ницшеанства своего двойника, лишает Раскольникова всякой опоры на пути к полному и безбожному своеволию. Свидригайлов и Порфирий духовно содействуют спасению Раскольникова. Дуня, обращаясь к брату, повторяет, сама того не ведая, великую истину, высказанную Ахиллесом Свидригайлову, а Порфирием Раскольникову: «Стало быть ты в жизнь еще веруешь: слава Богу, слава Богу!» Иными словами: люби жизнь и помни, что самовольно умирать «не моз- на», и лучше всего отдаться жизни не рассуждая, «тогда она прямо на берег вынесет и на ноги поставит.» Но до этого Раскольникову еще очень и очень далеко. Злая идея крепко засела в его рассудке. Она, хотя и тяжко ранена самоказнью Свидригайлова, но питаемая гордыней убийцы, умирать не хочет. Ноги Раскольникова ведут его «натуру» к родной матери, к Соне, к общей нашей матери-земле, сердце его ищет прощения и примирения, но одержимость теорией не шутка, а Бог, хоть и милосерд, но прав, и за содеянное преступление влечет человека по темным лабиринтам угрожающих испытаний и мытарств.
Неутолимая жажда жить отшатнула Раскольникова от самоубийства и, прежде всего, повела его, ничего не понимающего из того, что с ним теперь делается, к родной матери, Пульхерии Александровне — к породившей его малой частице нашей общей родительницы — земли.
Наклонностей к теоретическим выкладкам у Пульхерии Александровны было не больше, чем у Пульхерии Ивановны из «Старосветских помещиков» Гоголя, зато обладала она чутким и любящим сердцем, способным постигать то, что ускользает от чрезмерно рассудительных и разумных особей, от преданных умственным спекуляциям индивидов, начиная, хотя бы, с Лужина и Лебезятникова и кончая Огю- стом Контом и Спенсером или нашими отечественными разумниками Герценом и Михайловским, веровавшими в прогресс и силу рассудка пуще, чем темный мужик верует в Господа Бога.