- Неужели тебе больше не нравится жить? - спросил он тихо.
- Еще как нравится! - дед поднял на него глаза. - Но разве от этого что-то зависит?
- А как же? - воскликнул Алонсо, подаваясь вперед. - Если твой мир создан твоим умом, то от кого же еще что-то зависит? Реши, нравится тебе жить или нет, и если нравится, то живи дальше. Обещаешь?
- Мы не знаем собственного ума, Алонсо, - голос Ибрагима чуть-чуть окреп. - Не мне тебя этому учить. Если бы мы знали все, что происходит в нашем рассудке, мы помнили бы все свои сны, не удивлялись бы им и понимали бы их смысл. Мы всегда желали бы только лучшего для своих любимых и самих себя, и с нами никогда ничего дурного не могло бы произойти. Мы просто не знаем своего ума. Где-то в его глубинах таится решение о том, что жизнь в какой-то момент должна завершиться. Ты думаешь, я могу с легкостью проникнуть на эту глубину и изменить там что-то?
Уже стемнело, и Алонсо зажег две масляные лампадки. Их мерцающие огоньки высветили во мраке комнаты морщинистое лицо старика на фоне спинки кресла. Обратившись к этому лицу, Алонсо произнес:
- Дед, поживи еще, ладно?
- Когда так вежливо и настойчиво просят, - усмехнулся Ибрагим, - отказать невозможно. Немного поживу. А ты не забывай, что надолго я это удовольствие растянуть не смогу, поэтому навещай меня почаще.
***
В середине сентября Алонсо решил, что прошло достаточно времени, чтобы можно было нанести визит Саладину (так он сформулировал в мыслях свое намерение), не рискуя показаться навязчивым его новой хозяйке. Он выбрал день, когда после дождливой недели снова вернулась теплая солнечная погода.
Росарио принимала гостя на балкончике второго этажа Каса де Фуэнтес, откуда открывался вид на холмы и косогоры, поросшие низкими рощами. Говорили о недавно вышедших книгах, и хозяйка замка упомянула два новых труда Антонио де Небрихи - кастильскую грамматику и латинский словарь. Алонсо чуть не подпрыгнул: как же он забыл?! Дальнейшую расшифровку "Света в оазисе" необходимо было продолжить, используя этот монументальный словарь! Было очевидно, что работа станет от этого не в пример легче!
Внизу, в пределах ограды, стояла круглая беседка. К востоку от расположенной примерно в трети лиги от замка небольшой деревеньки бежала тропа из пригнанных друг к другу крупных камней. Она вела в лесок, виднеясь то здесь то там из-за травы, подлеска и деревьев, и терялась в темной чаще.
- Это дорогу проложили еще римляне, - объяснила Росарио, перехватив его взгляд.
Она придвинула к Алонсо кувшин с легким красным вином, и он наполнил оба кубка. Появился Эмилио и поставил на низкий столик глубокие тарелки с виноградом, вишней, яблоками, сладкими печеньями.
Разговор то и дело возвращался к младшему Фуэнтесу.
- Мануэль любит музыку и тонко ее чувствует, - говорила хозяйка, срезая с яблока тонкие полоски кожуры серебряным ножиком с костяной ручкой. - Это ему передалось от меня. То, что для других людей - обычные переживания, для него - мелодия и гармония. Верховая езда, любовь, природа, человеческие чувства.
- Да, я знаю об этом. Он говорил мне о музыке поглощения пространств, - вспомнил Алонсо.
- Думаю, он вдоволь наслушался этой музыки за два месяца плавания в открытом океане... - задумчиво произнесла Росарио, коснувшись пальцами локона за ухом. Алонсо казалось, что они вместе видят простертую перед ее мысленным взором бесконечную, играющими бликами, опускающуюся, поднимающуюся, рисующую на самой себе и тут же перечеркивающую нарисованное, то изумрудную, то серую, то синюю, то золотистую гладь.
Он невольно сравнивал Росарио со своей "дамой из медальона". Та, на портрете, дышала свежестью юных лет. Но она не касалась пальцами локона. Не улыбалась. Не угощала Алонсо фруктами. И не говорила о Мануэле как о своем сыне.
- Скажите, донья Росарио, инструмент в приемной зале и есть клавикорды, на которых вы учили играть Мануэля, когда он был маленьким?
- Он и об этом вам рассказал?! - удивилась Росарио. - Нет, старые клавикорды мы переставили в оружейную. Я иногда продолжаю на них играть, чтобы они не забывали о своем назначении. А инструмент в приемной зале - это роскошный подарок, который сделал мне Мануэль на деньги, заработанные им в Санта-Фе за время службы. Нечто, о чем я мечтала многие годы, - клавесин!
- Ваш сын - замечательный, удивительный человек! - искренне сказал Алонсо.
Она словно стряхнула с себя мечтательность.
- Он говорит то же о вас, - внезапно Росарио как-то очень внимательно, заинтересованно посмотрела прямо на Алонсо, и у него возникло странное чувство, будто этот ее взгляд обладает пронизывающей способностью и от него невозможно скрыть ничего, даже мыслей. - Вы ведь спасли ему жизнь, не так ли?
- Ох, как же я колебался, делать это или нет! - казалось, взгляд хозяйки вынуждал Алонсо к признаниям. - Я был близок к тому, чтобы оставить его истекать кровью. Мне так стыдно об этом вспоминать!
- Вас можно понять, ведь он шел воевать против ваших соотечественников. Но у вас нет причин казнить себя: вы преодолели колебания и в результате совершили добрый поступок и приобрели верного друга, - чуть помешкав, хозяйка добавила: - Друзей.
- Благодарю вас, сеньора!
Росарио улыбнулась и встала. Она была высока, с него ростом. Этим она тоже отличалась от своего прообраза в снах Алонсо - та синеглазая девушка была худенькой и казалась миниатюрной.
Взгляд Алонсо упал на ворох линованных нотных страниц. Наверху лежал лист, заполненный значками лишь на треть. Некоторые ноты были надписаны рядом с другими, зачеркнутыми.
- Вы не только играете, но и пишете музыку? - с безмерным уважением, почти с ужасом, спросил Алонсо: в его глазах даже исполнительское искусство, не говоря уже о композиции, было сродни чародейству.
- Да, уже много лет. Мануэль вам не говорил?
- Нет. Он только рассказывал, что вы учились в университете у Беатрис Галиндо, знаете латынь и несколько современных языков, читаете много книг и хорошо играете. Но, что вы сочиняете музыку, а также владеете мечом, - для меня открытие!
- Мне же он говорил, - признесла в тон ему Росарио, - что вы знаете латынь, древнееврейский, арабский и кастильский, что вы читали больше, чем кто-либо другой из знакомых ему людей, что вы запоминаете все, что читаете, что вы благородны и честны, что у вас совершенно удивительные, ни на что не похожие взгляды на мироустройство, что вы научились разбираться в тканях и одежде, хотя никогда этим не интересовались, что вы, как и я, осуждаете убийство, какими бы красивыми словами его ни оправдывали. Но, что вы еще и тонкий льстец, он мне не говорил!
Не будь Росарио матерью его друга, будь она его ровесницей, с какой радостью подхватил бы "книгоноша" этот обмен любезностями.
Алонсо осознавал со всей отчетливостью, что его к ней тянет, и это его смущало. По его приблизительным расчетам получалось следующее. На портрете Росарио лет восемнадцать; допустим, она родила Мануэля через год после написания портрета. Значит, она на девятнадцать лет, или даже более того, старше собственного сына. А он, Алонсо, младше Мануэля на два года. Итак, она старше Алонсо по меньше мере на двадцать один год!
Он никогда не думал, что сможет испытывать влечение к женщине, которая старше его на двадцать один год. А то, что она мать его друга, только усугубляло странность его переживания.
Алонсо решил, что, вместо того, чтобы отвечать хозяйке замка любезностью, лучше перевести разговор на безопасную тему, то есть, конечно, на музыку.
- Не будет ли дерзостью с моей стороны, - спросил он, - если я попрошу вас сыграть мне что-нибудь из ваших сочинений? Я не знал до вас ни одного композитора.