Только тут Мануэль заметил кровавое пятно и оторванный лоскут на левом предплечье дона Родриго. Выдернутая стрела лежала здесь же, на земле.
- Я отнесу вас! - решительно сказал Мануэль и наклонился к эскривано, одновременно перезаряжая пистолет.
Тут ему пришлось срочно вскочить, так как из-за дерева возникли два воина Каонабо. Одному из них Мануэль всадил пулю в живот, стреляя из пистолета левой рукой. В то же время он ударил мечом второго нападавшего с такой скоростью, что тот не успел даже поднять каменный топор.
Третий индеец, появившийся из-за спины падающего воина, обрушил свой топор на сидящего Эсковедо. Нотариус из Кордовы, успев коротко вскрикнуть, упал замертво.
Мануэль ударил мечом его убийцу по шее, и тот, зажимая рану, из которой хлестала кровь, окатившая Мануэля, свалился на тело эскривано.
Мануэль ринулся прочь, не понимая толком, в каком направлении бежит. Он лишь знал, что надо двигаться вниз по склону. Передвигаясь короткими перебежками от ствола к столу, падая, скользя под уклон, обдирая руки, он вскоре оказался там, где начинался недлинный, открытый, усыпанный валунами участок земли, на котором то здесь, то там росли скопления кактусов. На другой стороне площадки начинался высокий кустарник, ведущий к дождевому лесу.
Место было незнакомое. Из Ла Навидад они шли как-то иначе. Мануэлю было важно держаться направления на северо-запад. Если удастся спуститься к морю, то дорогу к форту он как-нибудь найдет.
А пока самое главное - преодолеть открытый участок земли и добежать до кустарника, где спрятаться от воинов будет проще.
Оглянувшись, Мануэль к собственному удивлению не заметил погони. Возможно, воины Каонабо просто не знали, куда он побежал.
Набрав полные легкие воздуха, саламанкский идальго выдыхал его уже на бегу. Теперь у него не было времени для того, чтобы оглянуться, и возможности притаиться за укрытием. Только бы добраться до крупного серого камня, расположенного примерно на полпути до кустарника!
Это ему удалось. Пытаясь отдышаться, Мануэль осторожно выглянул из-за валуна. На вершине холма все еще двигались люди, но ниже, между соснами, никого не было видно.
На пути к заветной цели, прямо за камнем росли кактусы в человеческий рост. Бежать к кустарнику можно было либо справа от них, либо слева. На раздумья времени не было, и Мануэль, положившись на удачу, бросился вперед, обогнув заросли справа.
Через мгновение, когда острая боль пронзила плечо, он понял, что выбор был неудачен.
Скривившись и закусив губу, Мануэль добежал до кустарника и лишь после этого осторожно выглянул из зарослей. Три индейца, отделившись от линии сосен, бежали через открытый каменистый склон. Все трое находились значительно левее валуна. Это означало, что, если бы Мануэль побежал не справа, а слева от кактусов, они бы его просто не увидели.
Опять эти "если бы", думал Мануэль, выдергивая стрелу и морщась от обжигающей пульсации в правом плече. Перезарядил пистолет - благодаря шуму ветра и неожиданному раскату грома, можно было не заботиться о соблюдении тишины. Тщательно прицелился и выстрелил. Один из преследователей упал, раскинув руки. Двое других поспешно вернулись в защищенное соснами пространство.
Похоже было, что этих воинов - то ли карибов, то ли столь воинственных таино, что их кроткие собратья считали их карибами, - пугало только огнестрельное оружие. Да и что еще могло остановить врага при таком численном перевесе, если не огонь?
Перевязать рану жгутом Мануэль не мог. Для этого требовалась посторонняя помощь. Теперь ему, возможно, предстояло истечь кровью.
Мануэль вспомнил Эсковедо и похолодел от ужаса. Наконечник этой стрелы тоже мог быть отравленным! Если это так, смерть наступит еще раньше, чем от потери крови.
Если бы только он побежал не справа, а слева от кактусов!
Если бы он остался в Ла Навидад, вместо того, чтобы сопровождать индианок!
Если бы он не остался в Ла Навидад, а вернулся с адмиралом в Кастилию!
Если бы "Санта-Мария" не разбилась на рифы!
Ему казалось, что терзаемое болью плечо в то же время немеет, теряя чувствительность. Мануэль понимал, что столь противоречивое переживание невозможно, что его породил страх оказаться отравленным. Сердце оглушительно барабанило в груди, как будто посылая толчками кровь к пораженному месту.
Надо было немедленно прогнать страх. Затуманивая мысли, он мог только помешать принятию быстрых и правильных решений.
Но ведь стрела действительно, возможно, отравлена, как и та, что поразила бедного, никому не причинившего зла Эсковедо!
Перед глазами Мануэля возник образ Педро, замученного до смерти теми, на кого он так хотел наброситься сам...
Заскрипев зубами, Мануэль, презирая себя за безволие, опять погрузился в бесполезные размышления о том, что было бы, "если бы". Ему казалось, что от него ускользает нечто важное, предельно важное, связанное с этими мыслями, отчего они, возможно, и не были лишены смысла.
Внезапно, всплыв яркими картинками, нахлынуло воспоминание, чуть не ослепившее Мануэля: зубчатые башни Гранады на холме; падающий с лошади рыцарь; рука, выпускающая меч. И сам Мануэль, полностью изменивший ход событий силой своего желания!
У саламанкского идальго перехватило дух. Ведь это же произошло на самом деле! Так ли уж важно, что другие об этом не помнят?! Он ведь это сделал! Это вовсе не привиделось ему в приступе безумия, как он сам себе внушил. В конце концов, будь Мануэль сумасшедшим, это давно проявилось бы еще в чем-нибудь.
Почему же он так испугался собственного дара, что гнал от себя воспоминание и в конце концов действительно забыл о случившемся?
Да потому что с детства знал, что колдовство связано с дьяволом! Что за это можно попасть на костер!
Но ведь он, Мануэль де Фуэнтес, не заключал союза с дьяволом! Уж это-то он знал наверняка. Скорее его заключили те, кто сжигали людей живьем. Да и что дурного было в спасении христианского рыцаря от руки сарацина?
Может быть, то, что из-за этого погиб мусульманин?
Нет, эта мысль была неверной. Не Мануэль де Фуэнтес придумал войны в этом мире! Кто-то в поединке должен был погибнуть. И Мануэль помог своему, а не чужому. Он сделал это не потому, что одна сторона в войне несла справедливость и истину, а другая была злодейской и сатанинской. И христиане, и мавры - просто люди со всем их причудливым переплетением светлых и темных качеств.
Мануэль поступил таким образом просто потому, что на войне, если уж не удалось ее избежать, надо помогать своим.
Так или иначе, но здесь, на Эспаньоле, в данный момент не было инквизиции, которая могла обвинить Мануэля в ереси или ворожбе. Здесь не было костров аутодафе. Не было альгвасилов и доминиканцев.
Здесь был колючий кустарник. Был нарастающий ветер, обещавший перерасти в очередной ураган. Были затягивающие небо тучи, взбухшие от желания излиться на землю. Были испуганные крики неизвестных европейцам птиц. Был непрекращающийся пожар в плече. Был страх умереть от яда. Было страстное желание избежать расправы со стороны кровожадных карибов, даже если на самом деле они и не карибы.
- Вот сейчас я и узнаю, привиделось мне все тогда под Гранадой или нет, - прошептал Мануэль. Закрыв глаза, он представил себе, как все происходило и как могло произойти.
У него возникло странное ощущение, словно через его сознание проходит нечто необъяснимое и бесконечное, какая-то всеохватная связующая ткань, в которую вплетены все судьбы и события - и те, что были, и те, что могли быть. Мануэль видел, как все произошло бы, если бы он, выскочив из своего укрытия за валуном, побежал слева от кактусовых зарослей, а не справа. Как бы он двигался, в какой участок леса попал бы, где бы в это время находились трое преследователей.
Множество возможностей возникало практически на каждом шагу, это было не два сценария, это были следующие друг за другом пучки сценариев. Они переплетались, и отслеживать один конкретный среди них было одновременно и мучительно, и восхитительно. В одних сюжетах присутствовала боль в плече, в других - смертельная тоска, в-третьих - отсутствие боли и ощущение полной безопасности.