- Любуешься сыном? - Зуимако подошла к Мануэлю сзади и прижалась к нему. Вслед за ней появилась Росарио-Наикуто, держа на руках маленького Алонсо-Мабо. Наикуто была на полтора года младше Атуэя.
- Да, - признался Мануэль. - На него приятно смотреть. Ладный парнишка.
- Как и его отец.
- А сестра у него - настоящая красавица! Как ее мать, - второй рукой Мануэль привлек к себе Наикуто. Глаза дочери вспыхнули радостью.
- Скоро увидишь людей своего народа. Как давно ты мечтаешь об этом? - спросила жена.
- Я уже давно не мечтаю об этом. Мой народ - люди коки. А не видел я белолицых уже очень много лет.
- Ты, наверное, скучаешь по своей стране.
- Я скучаю по матушке. По отдельным людям, - помешкав, признал Мануэль. - Ты права, по стране тоже.
- Что бы ты хотел увидеть, чего здесь нет, отец? - спросила Наикуто, опуская трехлетнего брата на землю. Мабо побежал под навес к Атуэю, но тот был занят и не замечал малыша.
- Конечно, повидать свою мать, твою бабушку.
- Это понятно. Скажи, чего еще тебе хочется! - присоединилась Зуимако к просьбе дочери.
Мануэль ответил задумчиво, загибая пальцы:
- Трогать лед. Смотреть на снег. Ехать на коне. Слушать орган в соборе, когда кажется, что собор - это корабль, плывущий в пространстве гудящих звуков.
Все эти слова - "лед", "снег", "конь", "орган", "собор" - Мануэль произносил по-кастильски. Глядя на лица слушательниц, он рассмеялся:
- Я все равно не могу вам объяснить, что это все означает.
- Не надо все, - Наикуто унаследовала от матери ее склонность к буквальному пониманию высказываний отца. - Объясни что-то одно. Что такое "лед"?
- Когда становится очень холодно, вода замерзает и становится твердой.
- Твердой?! - почти одновременно воскликнули жена и дочь.
- Здесь так холодно никогда не бывает. Поэтому я и сказал, что не могу объяснить.
- Твердая вода?! - воскликнула Наикуто. - Как это должно быть красиво! Это похоже на стекло?
Слово она произнесла по-кастильски: "vidrio".
- Откуда ты знаешь, что такое стекло? - удивился Мануэль.
- Видела у Диго. Ее отец много лет назад привез с Гаити, когда ездил туда менять вещи. Маленькие бусинки на ниточке. Они твердые и немного прозрачные. Диго говорит, что это стекло. Тот таино, у которого ее отец выменял бусы, когда-то сам получил их от одного из белолицых.
Представив себе бедного гаитянского индейца, который выменял на ничего не стоящие стеклянные бусы золотое украшение и был, скорее всего, счастлив, Мануэль задумчиво покачал головой.
Со стороны ритуальной площадки, где находилась бСльшая часть людей, послышались шум и оживленные голоса. Затем раздался звук, в последние годы не раз снившийся Мануэлю, - цоканье копыт...
Появление всадников привело людей коки в неописуемое возбуждение. Они никогда не видели лошадей. И уж тем более поразительным было для них зрелище человека, сидящего верхом на звере. Нитаино Сейбе пришлось прикрикнуть на односельчан, и лишь тогда они утихли, хотя и продолжали пялиться на невиданных животных и на восседавших на них, чрезвычайно странно выглядящих, светлокожих людей в многочисленных матерчатых и металлических облачениях.
- Вот на таком звере тебе и хочется проехаться? - спросила тихо Зуимако.
Мануэль молча кивнул, не отрывая взгляда от необычайной красоты белоснежного скакуна, на котором гордо возвышался предводитель приехавших.
Всадников было семеро. Появились они в сопровождении нескольких пеших таино. По характерной прическе некоторых из индейцев было ясно, что они с Гаити. Другие были жителями Борикена.
Понсе де Леона легко можно было выделить из числа прибывших по расправленным плечам, по тому, с каким почтением обращались к нему спутники, и по несомненному чувству превосходства, исходившему от этого дворянина. Прикрывающие уши рыжеватые волосы с сединой, такого же цвета усы, концы которых сходились с небольшой бородкой, широкий белый воротник поверх блестящей на солнце кирасы, высокие ботфорты, меч с изящной позолоченной рукоятью, рыцарский шлем с высоким плюмажем, который во время разговора Понсе де Леон держал в руке. На вид ему было лет пятьдесят. С тех пор, как Мануэль видел его в последний раз в долине Гранады, дон Хуан заметно состарился, но военной выправки не утратил.
- Правитель людей Коки и их бехике приветствуют чужестранцев! - провозгласил нитаино Сейба, стоя рядом с Орокови. Бывший помощник Мануэля на сей раз выглядел весьма внушительно в ритуальных узорах, нанесенных краской на грудь и лицо.
Один из индейцев с Гаити перевел эту фразу на вполне приличный кастильский. Мануэль вздрогнул: он уже многие годы не слышал ни от кого звуков родной речи.
- Представитель ее высочества, королевы Кастилии Хуаны Первой, будучи также посланником губернатора острова Эспаньола, дона Николаса де Овандо на острове Сан-Хуан Баутиста, дон Хуан Понсе де Леон приветствует правителей этого селения! - произнес дворянин. Он остался на ногах, отмахнувшись от предложения опуститься в гамак.
Из этой фразы Мануэль узнал, что кастильцы нарекли Борикен в честь Иоанна Крестителя и что королева Исабель, судя по всему, уже отошла в мир иной.
Понсе де Леон не собирался задерживаться в селении Коки. Произнеся формальную речь о том, что территория острова является отныне собственностью кастильской короны, о чем уже поставлены в известность все местные касики и в первую очередь верховный правитель Агуэйбана, он пожелал жителям селения как можно скорее перейти в подлинную веру Иисуса Христа, а также примерно сотрудничать с кастильцами, которые получат в опеку территории острова.
Мануэль впервые услышал этот термин - "энкомьенда". Он не совсем понял, что имеется в виду, но понадеялся на то, что это более человечная форма управления заморскими территориями, чем "золотой налог", о котором он слышал много лет назад.
Кажется, это был конец 1495 года, когда рыбаки сообщили ему, что больше не будут ездить торговать на Гаити. Весь тот год ушел на подавление кастильцами восстания таино, вызванного бесчеловечным обращением с ними испанцев. Как ни прискорбно было Мануэлю в это поверить, он понимал, что во многом ответственность за такое положение вещей лежала на его бывшем кумире, адмирале Кристобале Колоне.
Рыбаки узнали от гаитянских таино, что, согласно введенному адмиралом закону, каждый индеец должен был раз в три месяца сдавать властям определенное количество золота или хлопка. Установленные Колоном нормы совершенно не соответствовали реальным возможностям местного населения. Те, кому все-таки удавалось иногда это сделать, получали медный жетон, дававший им право жить спокойно еще три месяца. Тем, у кого дата на жетоне оказывалась просроченной, отрубали кисти рук. Индейцы не могли выполнять закон, потому что для добычи такого количества золота, даже если бы оно нашлось, необходимо было оставить работу на полях и охоту. Большинство таино, не выдержав этих условий, взбунтовались, после чего были либо перебиты, либо обращены в рабство.
При подавлении восстаний кастильцы напускали на индейцев специально обученных животных, загрызавших своих жертв. Из устных пересказов Мануэль понял, что речь шла о крупных собаках. Среди таино шли массовые самоубийства - одни вешались, другие прыгали со скал в море. Многие бежали в горы, в том числе и касик Гуаканагари, который вскоре умер как бездомный бродяга. Тот самый Гуаканагари, который когда-то помогал Колону спасать его имущество с потерпевшей крушение "Санта-Марии" и обменивался с ним дарами и клятвами нерушимой дружбы и верности.
Очевидно, решил Мануэль, в Кастилии, в конце концов, осознали всю бессмысленную жестокость подобного способа управления, коль скоро представитель губернатора Овандо упоминает какую-то иную форму колонизации. Судя по названию - "попечительство", - остров собираются поделить на земельные участки и распределить их между конкистадорами. Но какая участь ждала местное население, было неясно.