Иногда, посреди ночи, он вдруг просыпался от ужасной мысли, что Изабель тоже больше нет, и с облегчением видел ее спящей рядом. Чтобы убедиться окончательно, что она жива, он долго смотрел, как она дышала. А потом утыкался ей носом в спину, чтобы почувствовать мягкость теплой кожи и ровное дыхание. Это самое большое чудо, какое только могло быть.
Глава 8
— Может, все плохое, что случалось в моей жизни, было просто испытанием, чтобы проверить, достоин ли я тебя, Изз?
Они лежали на разостланном на траве одеяле. Изабель находилась на острове уже три месяца. Наступил апрель, ночь была теплой, а небо усеяно звездами. Она лежала, закрыв глаза и положив голову на руку Тома, а он нежно водил пальцем по ее шее.
— Ты — моя вторая половина неба! — сказал он.
— А я и не знала, что ты такой романтичный.
— Это не я придумал. Где-то прочитал. Может, в стихотворении на латыни, а может, в каком-то древнегреческом мифе. Что-то в этом роде.
— Понятно, чему вас учили в элитной школе! — шутливо поддразнила она.
Чтобы отметить день рождения Изабель, Том сам приготовил завтрак и ужин и с удовольствием наблюдал, как его жена распаковала подарок: граммофон, который по его просьбе тайно доставили Ральф и Блюи. Он был призван хоть как-то компенсировать невозможность играть на пианино, которое оказалось вконец расстроенным, ведь долгие годы к нему никто не прикасался. Весь день Изабель слушала Шопена и Брамса, а теперь ночной воздух наполняли звуки «Мессии» Генделя, доносившиеся с маяка. Они установили граммофон в его башне, используя ее как естественную акустическую камеру для придания звуку объема.
— Мне очень нравится, как ты это делаешь, — заметил Том, глядя, как она машинально наматывает на указательный палец прядь волос и отпускает, позволяя волосам распрямиться как пружине.
— Мама говорит, что это дурная привычка, — смутилась она. — Наверное, она у меня врожденная. Я даже не замечаю, что делаю это.
Том взял прядь ее волос и, намотав на палец, отпустил: прядь раскрутилась в полоску, похожую на вымпел на ветру.
— Расскажи мне еще что-нибудь, — попросила Изабель.
Том немного подумал.
— Ты знаешь, что январь получил свое название от бога Януса? Того самого, что дал имя нашему острову. Это двуликий бог, и оба его лица обращены в разные стороны. Довольно неприятная физиономия.
— А он бог чего?
— Дверей. Всегда смотрит в противоположные стороны и потому видит разное. Январь начинает новый год и оглядывается на прожитый. Видит будущее и прошлое. И остров смотрит сразу на два разных океана: один простирается до Южного полюса, а другой — до экватора.
— Я это знала, — сказала она и шутливо ущипнула его за нос. — Просто мне очень нравится слушать, как ты рассказываешь. Расскажи мне о звездах. И покажи еще раз, где находится Центавр.
Том поцеловал ее кончики пальцев и поднял руку, показывая созвездие:
— Вот там.
— Это твое любимое созвездие?
— Ты — моя любимая. Лучше всех созвездий, вместе взятых.
Он наклонился и поцеловал живот Изабель.
— Точнее, ты и это. А может, там близнецы? Или даже тройня?
Голова Тома приподнималась и опускалась вместе с ее дыханием.
— Ты что-нибудь слышишь? С тобой разговаривают? — спросила она.
— Да, и говорят, что надо отнести мамочку в кровать, пока не стало совсем холодно. — Он поднял жену на руки и отнес в дом под слова оратории, доносившейся из башни маяка: «Ибо дитя для нас родилось». [3]
Изабель с гордостью написала матери об ожидающемся прибавлении семейства.
— Мне ужасно хочется, чтобы они поскорее узнали об этом! Если б только я могла к ним добраться вплавь, точно бы прыгнула в воду! Ждать катера выше моих сил! — Она поцеловала Тома и спросила: — А твоему отцу не надо сообщить? Или брату?
Том поднялся и стал вытирать вымытую посуду.
— Не надо, — коротко ответил он.
Изабель, видя, как он смутился, не стала настаивать и осторожно забрала у него полотенце.
— Я сама. У тебя и так хватает забот.
Том дотронулся до ее плеча.
— Пойду займусь твоим креслом, — сообщил он и с натянутой улыбкой вышел из кухни.
В сарае Том оглядел детали кресла-качалки, которое мастерил для Изабель. Он пытался восстановить в памяти, как выглядело кресло, в котором мать читала ему сказки. Он помнил то ощущение, когда она держала его на руках, и задумался, сумеет ли их ребенок сохранить память о прикосновении Изабель на долгие годы своей жизни. Материнство вообще непостижимая вещь! Размышляя о жизненном пути своей матери, он удивлялся смелости женщин, решавшихся на роды. Но Изабель не видела в этом ничего необыкновенного.