«От этого народа, Батюшка, ожидать хорошего решительно ничего нельзя. Образ мыслей у них самый развращенный, язык в высшей степени ядовит, и они здесь имеют полную возможность беседовать с братиею и посетителями, – и страшный яд у них разливается по всем концам России, ибо отовсюду приезжают богомольцы на Валаам».
Удивительно точно перекликаются эти прошения Дамаскина с уже упоминавшимся нами письмом преподобного Амвросия Оптинского, печалившегося, что где ни начни духовное лицо открыто проповедовать, что вне Православной Церкви нет спасения, сановитые иноверцы оскорбятся. От такого положения русское православное духовенство и получило как бы навык и укоренившееся свойство говорить об этом предмете уклончиво…
Перекличка тут, прежде всего, в сходности оценки положения, в котором оказалась Русская Православная Церковь после реформ, осуществленных первыми Романовыми, и в стремлении насколько возможно исправить это положение…
Конечно, можно рассуждать, что Петр I и его последователи, превращая монастыри в психлечебницы, инвалидные дома и тюрьмы, преследовали лишь утилитарные цели, хотели, чтобы монастыри приносили практическую пользу государству… Но как можно не замечать, что возлагаемые на монастыри дополнительные, совершенно не свойственные им обязанности, позорят Русскую Православную Церковь? Впрочем, разве не позором Церкви была отмена Петром I, тайны исповеди, или приказ его внука, Петра III – не считать за грех отступления от седьмой заповеди…
Дамаскин приводит поразительный пример…
Отставной флота лейтенант Николай Киреев самым оскорбительным образом поносит монашеский сан, насильно врывается в кельи посетителей, учит разнообразному злу новоначальных, а тех, кто уклоняется от общения с ним, грозится зарезать. В трапезной самовольно садится на настоятельское место и площадной бранью поносит настоятеля, устраивает драки во время церковной службы…
Конечно же, освободиться от таких «насельников» монастырю было необходимо.
И Дамаскину удалось достичь этого…
Бесчисленные жалобы обрушились на Дамаскина, когда он начал свою настоятельскую деятельность. Объяснения по поводу их поначалу определяли переписку Дамаскина. Польза от объяснений лишь в одном – мы ясно представляем сейчас, как жил валаамский игумен, как была устроена им монастырская жизнь…
Как сказано в «Валаамском слове о Валаамском монастыре», «Богослужение совершается с точным соблюдением устава; в нем и прекрасное благоговейное чтение, и стройные умилительные тоны столпового напева, и величественные монашеские лики, и светлые сонмы священников, и многочасовая продолжительность, одним словом все свидетельствует, что оно составляет сущность жизни и единственную отраду обитателей Валаама. И тихие дни святого поста и торжества праздничные имеют здесь особенные, свойственные им, вполне приличные оттенки. Дни святой Пасхи исполнены невыразимого духовного наслаждения».
«Невыразимое духовное наслаждение» доставляли и обычные, непраздничные церковные службы на Валааме.
«А пение? – писал профессор Петербургской Духовной академии А.А. Бронзов. – Два чудесных хора… На правом – тенор необычайной, воистину редкой силы… Внушительные басы… Пение некоторых номеров соединенными – правым и левым – хорами было потрясающе величественно. Валаамские напевы не похожи на столичные и производят непередаваемое впечатление. Трудно уловить их, но они очаровательны и ближе нашему уху и сердцу, чем надоевшая всем, часто нелепая “итальянщина”… А взглянули бы вы на лица певцов… Мужественные, убежденные… Так и кажется, что их – этих иноков – ничем уже не совратить с их правого пути. Так и кажется, что кроме Бога, ничто другое уже не наполняет их души в эти минуты».
Ну а в обычные дни, вечером, когда служили девятый час, вечерню и повечерие с акафистом, обязательным было только участие в вечернем правиле, а в остальных службах – лишь свободных от послушания иноков. Разумеется, это не значило, что они прерывают молитву, ибо ничего не делалось на Валааме без нее… Труд и молитва и составляли жизнь обитателей Валаама.
Вместе с братией трудился и игумен. Двери его кельи не закрывались с утра до вечера не только для монахов, но и для рабочих и других посетителей. На Валааме ничего не делалось без благословения настоятеля – это Дамаскин поддерживал строго! – и ему нужно было вникать во все мелочи.