Гнев душил Габриеля, руки его сжимались в кулаки. Ему потребовалось собрать все самообладание, чтобы не шагнуть из тени на свет, не ворваться в кафе и не сломать шею молодому мужчине. Он мог бы сделать это одним рывком. Всего лишь одним.
Сара, любовь моя. Сара, и почему только я отпустил тебя?
Она подняла голову, поворачиваясь и пристально глядя в укрывавшую его тень.
Почувствовала ли она его мысли? Поняла ли, что он здесь? Но ведь это невозможно.
Вдруг она поднялась и направилась к затененному углу снаружи. Сердце его бешено забилось при ее приближении. Она всматривалась в темноту, и, почувствовав внезапную слабость, он собрался уже раствориться в туман и исчезнуть.
— Габриель?
— Уходи.
— Габриель, это ты?
— Не стоит подходить ближе, Сара. Она остановилась смущенная.
— Что с тобой?
— Уходи.
Она нервно облизнула губы, стараясь увидеть его, но он сливался в одно целое с тенью.
— Я уйду, если ты пообещаешь прийти ко мне позже.
— Я не могу.
— Я потеряла тебя, Габриель.
— Потеряла меня?
— Да. — Она сделала шаг вперед, пробуя увидеть его. — Ты болен, что с тобой?
— С чего ты взяла? — резко ответил он.
— Я чувствовала, когда это случилось, я знала это.
— Уходи, Сара, пожалуйста, уходи.
— Ты придешь ко мне чуть позже?
— Да, — обещание само собой слетело с его губ.
Двумя часами позже Габриель неуверенно стучался в дверь ее квартиры, робкий и дрожащий, словно впервые влюбленный юнец.
Он услышал, как Сара произнесла имя некой Бабетты, которую сама же успела отпустить на ночь. В следующий момент она уже открыла дверь, и он был захвачен бурей эмоций.
— Габриель! Я так рада видеть тебя. Входи же, входи.
— Свет, — сказала он, отступая в тень, — притуши свечи.
Она нахмурилась на мгновение, а потом бросилась выполнять его распоряжение. Только после этого он вошел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Он стоял перед ней, охваченный чувством вины: если бы она только знала, кого впустила в свой дом!
— Габриель?
— Как ты, Сара?
— Превосходно. А ты? — В ее голосе послышались нотки беспокойства. — Почему ты не садишься?
Кивнув, он присел на край дивана, обитого дамассе.
— Могу я взять твой плащ? — спросила она.
Он отрицательно мотнул головой, глубже заворачиваясь в складки своего одеяния.
Она стояла перед ним, теребя широкий голубой пояс платья.
— Как я рада, что ты пришел ко мне. Я думала, что уже потеряла тебя.
— Ты была прекрасна сегодня вечером, -сказал он.
Она порозовела от удовольствия.
— Ты был в театре?
— Я никогда не видел ничего более великолепного, дорогая. В самом деле, ты рождена для танца.
— Да, мне нравится то, чем я занимаюсь. Он сделал глубокий вдох, сжимая руки под складками плаща.
— А этот молодой человек в кафе, ты любишь его?
— Морис? — Она тихо рассмеялась. — Он всего лишь мой друг.
— Но он хотел бы стать тебе больше чем другом.
— Да.
— Ты любишь его? — спросил он резким требовательным тоном.
— Возможно, чуть-чуть.
— Он просил твоей руки?
Она не ответила сразу, и он услышал внезапное тревожное биение ее сердца, почувствовал, как кровь заструилась по ее венам, румяня щеки.
— Так да или нет?
— Да. Он сказал, что мы должны пожениться и организовать свою балетную труппу, сказал, что мы поедем в турне по всему миру.
Габриель чувствовал бушующий в нем гнев, представляя ее замужем за этим молодым мужчиной. Она будет гулять с ним под лучами солнца, она даст ему детей…
Веками приученный к самоконтролю, Габриель подавил в себе порыв удалиться прочь. Но он не имел ни малейшего права вторгаться в ее жизнь. Морис был достоин ее, молодой, красивый, гордый. Он танцевал вместе с ней и мог разделить не только ночи, но и дни ее жизни.
Один из смертных.
Ему захотелось убить его.
— Если ты хочешь выйти за него замуж, можешь не беспокоиться. У меня есть огромная квартира в Марселе, и она будет твоей, когда вы поженитесь. Ты получишь также щедрое ежемесячное содержание.
— Но я не могу…
Он поднял руку, призывая ее к молчанию.
— У тебя нет родителей, чтобы позаботиться о тебе, а я не хочу, чтобы ты всецело зависела от того, кого выберешь себе в мужья.
Сконфуженная и встревоженная той болью, что сквозила во всех его движениях, когда он говорил о ее возможном замужестве, Сара уселась на другом конце дивана.
— И ты пришел ко мне, чтобы уговорить выйти замуж за кого-то еще?
— Я не понимаю, о чем ты? Она опустила глаза.
— Я никогда не переставала думать о тебе, Габриель. Каждую ночь я надеялась, что ты вернешься, что, отпустив меня, ты томишься по мне, как я всегда, всем сердцем томилась по тебе. — Она смотрела на него умоляющим взглядом. — Я знаю, ты думал, что я еще ребенок и не понимаю себя и порывов своего сердца. Но я люблю тебя, Габриель. Любила, люблю и буду любить всегда.
— Нет, это невозможно.
— В чем дело? Почему я не могу любить тебя?
Сара попыталась дотронуться до него, но он уклонился. При этом поспешном движении с его лица упал капюшон, и она впервые ясно увидела его.
— Габриель! Что это?
— Ничего, — ответил он, снова поглубже надвигая капюшон. — Несчастный случай.
Прежде чем он успел остановить ее, она вскочила и зажгла лампу.
— Нет! — он прикрыл лицо обеими руками, понимая теперь, какую ошибку совершил, придя к ней.
Она потянула с его лица капюшон. Он упорствовал, но потом опустил руки.
— О, Габриель! — прошептала она, и горло ее сдавило от ужаса. — Мой бедный ангел!
Он отвернулся, не желая, чтобы она видела его ожоги, не желая видеть жалость в ее глазах.
Низкий стон, полный наслаждения, смешанного с болью, вырвался у него, когда Сара притянула его в свои объятия, нежно поглаживая, как мать, успокаивающая больное дитя.
— Скажи мне, что случилось, — настаивала она.
— Я обжегся… — Его голос звучал приглушенно оттого, что он прижался к ее груди.
— Обжегся! — Воспоминания о пожаре в приюте мгновенно воскресли в ее памяти, и вместе с ними вспомнилась и боль — страшная и мучительная. — О, Габриель, — прошептала она, — я думала, это был лишь сон…
— Сон? О чем ты?
— Мне приснился сон о тебе, приснилось, что тебе очень больно… Это было как будто наяву. Я чувствовала, как дымится твоя кожа…
Сара стала рассматривать его руки-нет ли на них ожогов. Глаза ее наполнились слезами, когда она увидела его изуродованную плоть.
— Как это случилось?
Габриель закрыл глаза. Ее нежные прикосновения излечили его, словно он и не страдал так ужасно…
— Неважно. Я был неосторожен. Все не так плохо, как кажется.
— Тебе очень больно?
— Только не теперь.
Сара снова привлекла его к себе, как если бы знала, что ее близость утишает его боль.
— Как давно ты уже в Париже?
— Я… я не знаю. — Он хотел лишь повидать ее, узнать, что с ней все хорошо, и убраться. Но теперь… Как мог он ее оставить? Ее близость была бальзамом для его измученной души, ее прикосновения прогоняли боль от его ран.
— Останься здесь, пожалуйста, останься, — умоляла она.
— Я не хочу усложнять твою жизнь.
— Как мог бы ты сделать это? Ведь ты мой ангел-хранитель, разве не помнишь?
— Я помню, дорогая. — Сделав над собой усилие, он отстранился. — Теперь мне пора.
— Но ты придешь завтра вечером?
— Если хочешь.
— Я очень, очень этого хочу. Может быть, ты встретишь меня у театра? Мы могли бы вместе поужинать.
— Нет, я приду сюда. В полночь. Она поднялась вместе с ним. Глаза ее сияли счастьем оттого, что она вновь обрела его.
— Ты не передумаешь?
— Нет. Но твоя служанка Бабетта… ее не должно быть здесь.
Сара кивнула. Ей казалось таким естественным, что он не хочет, чтобы кто-то еще видел его, когда он так болен.
— Не мог бы ты… не хочешь ли ты… Габриель нахмурился:
— Что ты хочешь, дорогая?