— Я должен идти. Запри за мной двери и не открывай никому. — Он устремил на Мориса тяжелый взгляд. — Ты понял?
Морис кивнул.
— Габриель, пожалуйста, не уходи.
— Я бы хотел остаться, дорогая, — сказал он-Но не могу перестать быть тем, кем являюсь.
Сара дотронулась до его руки:
— Я дам тебе то, что нужно, только не уходи.
— Сара, нет! — резко выкрикнул Морис.
— Я сама решаю за себя, — отозвалась она.
Морис заглянул Габриелю в глаза.
— Ей слишком досталось этой ночью… — Он помолчал, краска отхлынула от его щек. — Если тебе нужна кровь, бери мою.
Габриель приподнял бровь.
— Я знаю, чего тебе стоит такое щедрое предложение, — со значением произнес он. — Пожалуй, вам обоим уже довольно досталось этой ночью.
Сара прошла за Габриелем в спальню, наблюдая, как он переодевается в черную рубашку, набрасывает плащ на плечи. Повинуясь его кивку, она вытерла святую воду с рамы и открыла окно.
— Я ненадолго, — пообещал он, поцеловав ее в лоб, а затем скользнул в окно, весь в черном в черную ночь, мгновенно растворившись в ней.
Габриель помедлил в потемках, принюхиваясь, всеми силами стараясь уловить какой-нибудь признак присутствия Нины, однако ночь была тихой и безветренной.
Он крался в потемках, жажда крови все неотступней терзала его, разбуженная болью ран и его гневом.
Он рыскал по темным закоулкам, пока не нашел то, что нужно, — бледную потаскушку с длинными черными волосами. Силой внушения он заставил ее подойти к нему. Если бы на ее месте была Нина, подумал он, — покорная, безвольная-и он взял бы ее кровь. Если бы также легко он мог манипулировать сознанием Нины! Тогда он высосал бы всю ее кровь до последней капли, оставив лишь негодную оболочку, и отшвырнул бы ее прочь. Так он выместил бы свой гнев и чувство беспомощности, унижавшее его. Но пока верх одержала Нина, послав своего зомби, чтобы украсть Сару, запугав ее и насосавшись ее крови…
Габриель приподнял голову, одно тихо сказанное слово повергло потаскушку в сон. Пробудившись, она ни о чем не вспомнит.
Он медленно возвращался назад к квартире Сары, гадая, подпала ли она под власть Нины и мог ли он спокойно выспаться в ее спальне, не опасаясь за себя.
Но нет, Нине этого будет недостаточно. Она бы только потеряла его, не насладившись даже его мучениями, не получив желаемого, не видя его унижения. Она же хочет, чтобы он страдал долго и страшно, и того же она желала для Сары. Что такое сказала Нина Саре? «Это только начало».
Он пробормотал проклятие. Должен же быть выход, как избавиться от Нины! Его надо лишь найти, но как?
Вернувшись в квартиру Сары, он нашел ее спящей на диване, положив голову на колени Морису.
Габриель старался не замечать, как чудесно они смотрятся вместе, — двое смертных, молодых, в самом начале жизненного пути. Чувство вины проснулось в нем, ведь он не сомневался, что Сара была бы счастлива с Морисом, и знал, что они поженились бы, не вернись он в Париж. «С Делакруа она жила бы нормальной человеческой жизнью», — с горечью думал он. Но тут в нем заговорила ревность, особенно когда он заметил руки Мориса, бережно обвившиеся вокруг талии Сары.
— Отправляйся спать, Делакруа! — сказал Габриель. — Я позабочусь о Саре.
— Из-за тебя она оказалась в опасности.
Габриель угрожающе сузил глаза:
— Думаешь, я не знаю этого? Проклятье! Если бы я только мог все исправить! Но уже слишком поздно. Нина не отступит, пока не исполнит свою месть.
— Почему бы тебе не оставить ее? Уйди из ее жизни, и тогда, возможно, Нина забудет о ней.
— Возможно, но если нет, кто защитит ее от последствий твоего опрометчивого решения?
— Тебе не слишком-то удается ее защита, — ответил Морис.
— Потише наступай, Делакруа, — пригрозил Габриель, — а то твоими врагами станут два вампира.
— А что, если она передумает? Если не захочет провести всю жизнь с… с тобой? Ты убьешь меня тогда?
Габриель шагнул вперед и поднял Сару с его коленей.
— Отправляйся спать, Делакруа, — сказал он ледяным тоном. — Убирайся с глаз моих, пока можешь.
Краска схлынула с лица Мориса. Уже встав, он вдруг окаменел, глядя в сторону спальни для гостей.
— Делакруа! Морис шевельнулся.
— Проверь двери и окна, прежде чем лечь. Поспешно кивнув, Морис покинул комнату. Габриель взглянул на Сару, смотревшую на него испуганными глазами.
— Ты все слышала? — Сара кивнула. — Это правда, то, что сказал Делакруа? Ты можешь передумать и не остаться со мной? Можешь захотеть уйти к нему?
— Ты убьешь его, если я скажу «да»?
Сара неотрывно смотрела на него, ожидая ответа и удивляясь, что ее заставило произнести эти слова, которые, казалось, повисли в воздухе.
Она ждала, чувствуя, как он сжимает ее все сильнее, видя, как темнеют его глаза. Мускул дернулся на щеке Габриеля, и он издал вздох, идущий, казалось, из самых потаенных глубин его существа.
— Не знаю, Сара, — тихо сказал он. — Честно говоря, не знаю.
Саре вдруг стало стыдно за то, что она затеяла с ним такую жестокую игру, и она обвила его шею руками, кляня свое кокетство.
— Тебе больше никогда не придется думать об этом, — тихо сказала она. — Я люблю тебя, Габриель, и это уже невозможно изменить.
— Дорогая!
Он так сильно сжал ее в объятиях, что она едва могла дышать, но все же готова была терпеть это неудобство всю жизнь. Веки ее сомкнулись, и он склонил голову, целуя ее, долго и горячо, ища ее язык своим, и так понес ее в спальню. Закрывая дверь, он желал отгородиться от всего мира.
Габриель лежал на боку, обнимая и прижимая к себе Сару, прислушиваясь к ее дыханию. Он обладал ею дважды, пока она не заснула, и любил ее так, словно только она одна могла спасти его от вечного проклятия. Он был вне себя от счастья в ее объятиях, слушая ее голос, шепчущий его имя, произносящий клятвы любить его вечно.
Несмотря на всю страсть и любовь, объединявшие их, он с удивлением вспоминал, как позволил себе погрузиться в свой дневной сон у нее на руках. Но так было.
Он прижимал ее к себе всю ночь, постоянно возвращаясь взглядом к ее лицу. Никогда он не видел создания более нежного и чистого, и более прекрасного. Волосы ее лежали на его руке, как мягчайший шелк, кожа была атласной и такой теплой, что он вновь и вновь желал прикоснуться к ней. Он ловил себя на том, что бессознательно поглаживает изгиб ее щеки, шею, плечи, округлости груди.
Никого никогда он не любил так, как ее.
— Она никогда не будет твоей. — Голос Нины, полный мягкой издевки, просочился вдруг в комнату.
Встав с постели, Габриель подошел к окну и выглянул в темноту. Там вся в черном, как сама ночь, стояла она, едва выделяясь в свете луны.
— Никогда, Джованни, — сказала Нина, и глаза ее вспыхнули, как раскаленные угли. — Не любишь меня, так не будешь любить и ее.
Волна гнева всколыхнулась в нем, когда он посмотрел на нее, руки сжались в кулаки. Если бы он мог, то перелетал бы через окно и вышиб из нее дух, но его удерживало внутри то же, что Нину снаружи, — святая вода, пролитая по раме и подоконнику.
Ее многозначительный смех словно обжег его уши серной кислотой.
— Скоро, Джанни, — проворковала она, — очень скоро твоя балеринка станет пылью, а затем — лишь памятью.
— Нина!
Она склонила голову набок, дьявольская улыбка играла на ее губах.
— Может, ты снова начнешь умолять меня ради ее жизни, Джанни? Может быть, выйдешь и упадешь к моим ногам?
Ненависть и самолюбие восставали в нем, но он готов был просить ее, умолять, лишь бы она поклялась, что оставит Сару в покое.
Дерзко вскинув голову, он встретил ее взгляд.
— Я бы охотно попросил и поумолял тебя, красавица, но боюсь, мне не выйти из этого дома.
— Но ты бы спустился ко мне, если бы мог? Упал бы к моим ногам и стал бы умолять меня пощадить ее жалкую смертную жизнь?
Комок отвращения встал в его горле, но он проглотил его.
— Да.
— И какие бы слова ты нашел?
— Все, что пожелаешь услышать, — ответил он.
— Встань на колени, Джованни, — сказала Нина, — и произнеси то, что должен. Я хочу слышать эти слова.