— Прихожане из села Шершово с жалобой на настоятеля.
— Чем же он им не угодил?
— Да вот проповеди не такие читает, как им хотелось бы. Говорит, что они грешные, а не каются, что детей и внуков не приучили кресты носить и молиться, в храм приходят как в клуб, только сплетни собирать, обличает в суевериях, на исповеди за тяжелые грехи епитимьи накладывает, постоянно напоминает о том, что земная жизнь преходящая, а впереди вечность.
— Но что же он неправильно говорит? — удивился архиерей. — Резковато, может быть, но ведь это правда.
— Правда — это то, что они жалобу не только к нам, но и в райисполком и уполномоченному написали. Но я созванивался по их вопросу, он для властей не принципиальный. Можете решать его сами, как хотите.
— Хорошо. Вы опять хотите быть на приеме мною посетителей?
— Первых да, вторые мне неинтересны. Мне сейчас нужно срочно подготовить ответ в Патриархию на то письмо, о котором я вчера говорил, поэтому начните с жалобщиков, а я потом подойду.
И протоиерей Петр Козлевич величаво вышел из кабинета. Митрополит с грустной усмешкой посмотрел ему вслед. Внешне он никак не боролся с окружавшим его злом. Но он всегда молился. И его молитва, его внутренняя сосредоточенность и внешнее умиротворение гасили многие конфликты в епархии, заставляли людей задуматься о вечности и сделать попытку изменить свою жизнь. Для каждого он находил нужные именно этому человеку простые, но западающие в душу слова. После беседы с владыкой Исайей один раз даже Лев Александрович два часа плакал, а потом месяц не пил. Не действовало положительным образом общение с митрополитом только на Козлевича. У него каждый раз поднималось внутри раздражение, которое он срывал на попадавшихся ему под руку людях, краснело лицо, прыгало давление. Поэтому, хотя он и имел твердое задание присутствовать на всех приемах, которые проводит архиерей, в реальности он бывал только на тех, про которые твердо знал, что они интересуют его хозяев, да и они ему с трудом давались.
…Жалобщиц из Шершово — трех шумных колхозниц пенсионного возраста — удалось успокоить на удивление легко. Владыка почти полчаса терпеливо их слушал. Лишь после этого он тихо заговорил, а они, не привыкшие к спокойному общению, удивленно замолчали. Митрополит не говорил ничего особенного. Посочувствовал в житейских бедах и трудностях, похвалил, что не забывают о Боге. И лишь после этого сказал, что священник их церкви желает своим прихожанам только добра, поэтому и напоминает о грехах. Ну, не хватает ему деликатности, быть может, но он ведь и служит в деревне. Архиерей напомнил и о том, что людям немолодым, таким как он и его хотя и более молодые, но уже далеко не юные посетительницы, следует думать о вечности почаще. Владыка не пугал их адом, он просто призвал жить в мире со своей совестью, относиться к другим, так как хотели бы, чтобы относились к ним, пытаться исправлять свои недостатки, а не фиксировать все внимание на чужих.
— А с настоятелем вашим я поговорю, — заключил он. — Обличать всегда легко, сложно быть таким примером для людей, чтобы сама твоя жизнь была проповедью.
Колхозницы немного растерялись. С ними почти никогда в жизни никто не разговаривал по-хорошему, и они не знали, как себя вести.
— Оно это, конечно, — неуверенно сказала самая бойкая из них. — Вы уж поговорите с ним, владыка. Оно и верно, он ведь сам деревенский, да и не учился нигде. А мы ждем, что он будет во всем хороший. А жаловаться больше не будем властям, тем более, по сути, неплохой он человек.
Архиерей удовлетворенно кивнул. Опершись рукой на стол, он встал со стула и благословил своих посетительниц, найдя для каждой какое-то доброе пожелание.
Не успела за ними закрыться дверь, как в кабинет вошел Козлевич.
— Быстро, — одобрительно заметил он. — Я думал, полдня просидят.
— Ну, вроде они успокоились, — заметил владыка.
— Это ваше дело, я уже говорил, — раздраженно сказал секретарь. — Кстати, по поводу других посетителей. Сейчас звонил уполномоченный, грозился Георгия Грицука вообще лишить регистрации.
— Что он еще натворил?
— Да вот угораздило его в год тридцатилетия Победы в Великой Отечественной войне сказать проповедь о грехе, который живет в каждом человеке. А грех он сравнил с Гитлером. Так и сказал: в каждом из вас живет Гитлер. Дальше пытался чего-то богословствовать, как всегда невпопад. А народу было много, больше половины — фронтовики или труженики тыла. Они оскорбились страшно, уполномоченному уже шесть человек позвонили.
— Но он вроде бы соглашался, чтобы мы перевели его вторым священником в райцентр? Все же семья у него большая, как его регистрации лишать, ведь он и делать ничего не умеет.