Нет, ни разрыв снаряда, ни ранение, воина, особенно обидное сейчас, ни смерть, какая бы ни встала на пути к победе, — ничто не в силах омрачить радость солдата!
Глядя на людей, Березин попытался хоть немного осмыслить случившееся, о чем напишут потом тысячи книг, либо прославляя, либо охаивая их победу, правдиво восстанавливая или искажая всю историю войны. И вот он, простой солдат, творец ее истории, безмерно радующийся своей победе!
Ведь это он, прервав любимое дело, за которое боролся всю жизнь, ушел на войну. Оставив родных и близких, забыв про покой и отдых, он изо дня в день бился с врагом. Своими траншеями опоясал чуть не всю Европу. Сколько перекопал земли! Его руками можно было бы построить тысячи громадных плотин и сотни чудесных городов. А он мерз на сырой земле, коченел в сугробах, в обнимку со смертью сидел в окопах или бесстрашно мчался в атаку. Не он ли своей грудью закрывал огнедышащую амбразуру дзота или с гранатами в руках бросался под грохочущий танк? Разве не он направлял свой горящий самолет в гущу скоплений врага? Не он ли бесстрашно шел на любые пытки и казни, свято предпочитая долг позору измены! Сколько же сложат песен и легенд этому «безумству храбрых»?!
Каждый день огонь и дым, кровь и смерть. Бесчисленны могилы его друзей, его боевых побратимов, у изголовья которых на почетный караул стало само бессмертие. Это он спас родную землю, спас миллионы людей, спас от гибели человеческую цивилизацию. Все он, советский солдат!
И вот безоговорочная капитуляция! Мир! Бессмертная победа!
Есть ли слова, которых ждали больше!
— Ура, победа! — все громче кричали бойцы. — Ура!
Разве можно остановить бурю, сдержать ураган, приказать успокоиться разбушевавшемуся морю! Бойцы снова бросились к самолету.
Жарова, Березина, Думбадзе — всех их подняли на руки и под несмолкаемое «ура» стали подбрасывать в воздух...
Освободившись от солдатских объятий, Жаров отошел чуть в сторону и вынул пистолет. Березин молча последовал его примеру. Сразу все стихли.
— За павших, друзья! — тихо вымолвил полковник. — За всех, кто не дожил до яркого Дня Победы! — и троекратно выстрелил в воздух.
«За Самохина, за Леона!» — вслушиваясь в торжественные залпы салюта, сказал про себя Яков.
Думбадзе пригласил комдива в помещение фольварка, и офицеры склонились над картами. Огонь прекратили ровно в 23.00. Последний снаряд противника разорвался возле фольварка в четверть двенадцатого. Андрей вскипел. Вот варвары, и тут не обошлось без провокации! Полк смолчал.
— Бдительность и бдительность! — напоминал Жаров.
А за окном неумолчный гомон солдат.
— Эх, нашим бы сейчас на Урал телеграмму! — размечтался Тарас Голев. — Вот бы радостный переполох, а?
— Еще бы! — подхватил Азатов. — Наши уральцы завтра порадуются. Мы повоевали, а они поработали как надо.
— А мне бы хоть на минуту сейчас домой заскочить, — вздохнул Павло Орлай. — Такая радость!
А через час позвонил Черезов и доложил, что слышен гул моторов, удаляющихся с фронта к тылу. Не иначе уходят. Его доклад тут же подтвердил и Румянцев. Все переглянулись.
— До семи утра ни с места, — произнес Жаров. — Мы не можем нарушить приказа.
Однако все настороже. Машины и люди наготове. Никто не спит.
Радиоприемники не выключались. Всю ночь говорила Москва. Радовал ее ликующий голос. Гремели боевые советские песни, и лилась родная музыка.
И вдруг из репродуктора снова тревожный голос Праги:
— Говорит Прага... Нас расстреливают из танков и орудий. Пришлите помощь. Говорит восставшая Прага... Пришлите помощь! — и снова по-чешски: — Руда Армада, на помоц! На помоц!! На помоц!!!
— Ах гады! Задавить хотят! — кипел Глеб. — Эх, сейчас бы ударить и туда, и туда!..
— Не беспокойся, друг. Кремль не может не слышать такого голоса, — сказал Березин. — Не может не слышать!..
В семь утра Березин и Черезов с белыми флагами двинулись в сторону противника. Пусто и безлюдно вокруг. Никого в стрелковых ячейках. Никого и дальше. Горы стреляных гильз. Остывшая зола погасших костров. Всюду следы поспешного бегства.
— Удрали! — резюмировал Черезов.
Однако невольное разочарование не омрачило безмерной радости. Полк наготове. Сказано же, если враг не сдается, его уничтожают.
Крупная группировка войск Шернера вероломно нарушила условия капитуляции и пыталась уйти к американцам. Дивизии фронта начали последний удар.
Не зная отдыха, полки мчались вперед и вперед. Только пламенеющими флагами мелькали чехословацкие города и села. Вдоль улиц ликующие толпы жителей, их радость заразительна. Они забрасывают машины живыми цветами. Их восторги, их слова привета и одобрения звучат на все лады:
— Москве наздар!
— Армии Червоной — наздар!
— Наздар! Наздар!
Велик и торжествен праздник весны, праздник Победы.
За горами развернулась чешская равнина, богатейший край, но ограбленный и разоренный немцами. Советские полки настигли арьергарды бегущего противника. После первых же выстрелов немцы уже бросали оружие, разбегались в стороны. Некогда собирать их и добивать сопротивлявшихся. Сзади лавина войск, и нет смысла задерживаться.
Враг минировал дороги, взрывал мосты, устраивал завалы, всюду оставлял сильные заслоны, которыми пытался прикрыть свое бегство на запад. Гитлеровцы изо всех сил рвутся в Прагу, откуда рукою подать до американцев. Они не знают еще, что эти попытки бесцельны!
Полк Думбадзе — авангард группировки на одной из чехословацких дорог, ведущих к Праге. Усиленный танками и артиллерией, он мчался от рубежа к рубежу. Чувствовалось, враг пал духом, дезорганизован. Но сопротивление его еще ожесточенно и злобно, хотя многие немцы уже поднимают белые флаги.
Ошеломляющими ударами полк сметал все заслоны и прикрытия. Нежданно-негаданно впереди показалась чернеющая колонна, головы которой совсем не видно: она за горизонтом.
Головной батальон летит вперед, у всех остальных короткая задержка. Пять транспортных самолетов сели прямо на шоссе. С одного из них на асфальт дороги спрыгнул Жаров. Думбадзе начал было докладывать обстановку.
— Сам все сверху видел, — остановил его комдив и поставил задачу. В каждый из самолетов погрузили по взводу. Подразделения Соколова и Румянцева первыми поднялись в воздух. Через несколько минут все они высадились перед шернеровской колонной и заняли выгодные позиции. Самолеты возвратились и забрали новые взводы. Теперь врагу не уйти.
Железный, огневой марш. Порой приходилось и задерживаться, снимать мины, наскоро сооружать переправу, соскакивать с машин и развертываться для боя, чтобы сбить заслон, сломить оставленное врагом прикрытие.
И снова на всем пути ликующие толпы народа. Май, красный, голубой, зеленый, золотистый май! Над кровлями городов и сел, как огромные люстры, поднимаются кроны цветущих каштанов. На высоких шестах высятся над площадями верхушки елей. Эти шесты с елками здесь называют «маем». По старинному обычаю «май» поднимают в первый день месяца и убирают в последний.
К полудню полк вырвался на ровное шоссе. На много километров путь совершенно свободен и чист. Но вдруг с боковой дороги вынеслась немецкая колонна на машинах, тоже с танками и самоходками. По силам она намного больше передового отряда Думбадзе, мгновенно развернувшегося к бою.
Гитлеровцы замедлили движение, но не остановились. На что они надеются? На силу? На свое превосходство, полагая, что их пропустят? Как бы не так! Нет, парламентер с белым флагом. Ага, сдаются, и многие из солдат радостно потирают руки.
— Не вставать! — несся приказ по цепи, так как многие из бойцов повскакали с мест, готовясь принимать пленных. — К оружию! Противника на прицел!
К общему удивлению, парламентер требует пропустить колонны, обещая за это никого не тронуть. У Николы все закипело внутри: видите ли, они не тронут!