— Началось.
— Прости, Полиночка, ничего не могу с собой поделать, — Толик развел руками и убрал пистолет. Его взгляд снова стал обеспокоенным, но волновал его уже не Лазарь.
— Вот это меры за плохую шутку! У вас, товарищ, никто из предков в КГБ не служил? — Лазарь утер кровь тряпкой, которой до этого протирал стол, и снова стал невозмутимо веселым.
— Да кто ж теперь разберет.
Лазарь щелкнул пальцами и показал в сторону Толика, мол, а вот ты шутишь хорошо.
— Это верно, товарищ. У меня, кстати, по этому поводу есть анекдот. Он не имеет к вам никакого отношения, просто для разрядки атмосферы. Плывут двое чукчей на лодочке по Северному Ледовитому океану. Один другого спрашивает: «Хотис я тебе политический анекдот рассказу?» Второй отвечает: «Однако нет, а то есе сослют куда-нибудь».
Толик усмехнулся, и казалось, и правда, немного остыл к Лазарю. Полина взяла лед из ведерка, который Лазарь еще оставил в свой прошлый визит, и протянула ему пару кубиков, чтобы тот приложил к сочащейся губе.
— Благодарю. Тебе бы тоже не помешало от мигрени.
А голова и правда до сих пор гудела.
— Ладно, продолжим, — сказал Толик, и она оба уселись на высокие барные стулья. Лазарь, прижимая лед к губе, облокотился на стойку, тоже готовый слушать.
— Вот, до того, как мне дали эти четыре месяца, я встретился с Дядей. Я сразу стал сам ему звонить, чтобы рассказать о кидалове, потому что если бы я помедлил, он мог подумать, что я сам к этому причастен. Не, не скажу, что мы тогда стали с ним друзьями, но в то время уже частенько виделись по делам, я как бы сам не элитой был, но вот следующий после нее. У него у самого клуб был, не Дядя, конечно, им занимался, но владельцем числился сам, он его максимально чистеньким держал. Может клуб для отвода глаз был, типа вот откуда у него деньги, значит, а может ему и нравилось просто. Он любил вот этот весь шик, знаешь, типа чтобы красиво все было и еще так, чтобы люди кипятком писались от его крутости. Типа там черные солнцезащитные очки носил, татуировки бил, не уголовные портаки, а реально ему это нравилось. Говорил, искусство это. Его Феррари был даже желтого цвета, поскромнее машину, может, и не надо было иметь при его положение, но знаешь, из-за цвета в глаза она бросалась еще больше. Неважно, я нервный был, так хотелось накидаться по-крупному перед встречей с ним, но сдержался, взял себя в руки, приехал мордой кирпичом, ничего мои нервы не выдавало. А он со мной такую дружескую беседу завел, стал говорить, вот, отдашь деньги, так я тебя обратно с распростертыми руками приму. Ты себя показал, а неудачи, они с каждым бывают, ты главное отдай, и я не стану закидывать тебя обратно работать с Поляком, подыщем тебе местечко постатуснее, раз опыт работы с наркотиками у меня уже есть. А то ведь уже привык к деньгам, никуда тебе не деться. А то ведь не уйти из бизнеса теперь, а на музыке-то ты не заработаешь.
— На музыке?
Полина подумала, а вдруг Толик просто не успел рассказать, что папка его не только бил, но и каждый день отправлял в консерваторию играть на скрипочке. Мысль показалась абсурдной, она еще не успела ее озвучить, но видимо Лазарь подумал о чем-то похожем, потому что когда они переглянулись, они оба улыбались.
— А, не хотел говорить, тупо это. Про кличку, значит, я Толик Композитор. Тупо это, конечно, нет в этом никакой интересной истории. Просто вот у меня фамилия Стравинский, а Чеслав он шибко умный, ходил с бабой на его «Петрушку», вот прозвище и прицепилось. И среди тех, кто не знал мою настоящую фамилию, повелись слухи, будто я играю на разных инструментах. Дядя-то все про меня знал, фамилию тоже, но вот слухи все равно доходили, и он, может, наложил одно на другое.
— С такой кличкой было бы веселее тебе быть вышибалой или может быть, маньяком, таким, знаешь, изысканным, как из сериала, а не из реальной жизни.
— Ты тогда и про кличку Дяди расскажи, а то его образ никак не сочетается с ней, — сказал Лазарь.
— Потом. Короче он мне все это говорит, а я в такую прострацию впал, думаю: в лицо ему выстрелю. Потом вспоминаю, что его люди забрали у меня оружие на время беседы, и так же спокойно думаю, что, значит, выстрелю потом. Ну мы расстались, а мысль у меня эта осталась. И вместо того, чтобы сразу решать, где достать деньги, я стал думать, как грохнуть его. Неделю думал, даже сложились у меня кое-какие идеи, но потом меня отпустило, решил, что даже если мне повезет, и меня не убьют тут же его люди, что вряд ли, народ к нему тянулся, то все равно это будет большой грех для моей души. Стал, наконец, делом заниматься, искать деньги. Месяца три искал, скреб, значит, по всем сусекам, дебильное слово какое, и понял, что смогу набрать почти всю сумму. Это пришлось бы продать квартиру, землю, машину, часы тоже, зайти к своей Рите и еще одной мадам, забрать у них кое-какие украшения, которые я уже успел им надарить. Потом вспомнил парочку должников, которые могут по старой памяти дать денег мне в долг, еще к кое-каким ребятам мог обратиться, плюс я начал скупать и загонять антикварные монеты у одного шизика. Это все нужно было провернуть как можно быстрее, и я вдруг подумал, а надо ли мне это вообще? С чем я останусь, что делать буду? Я не верил, что меня оставят в структуре с такими долгами, разве что к Чеславу снова посадят. Даже думал попробовать за границу свалить и надеяться, что не найдут, но не тянуло. И тогда я решил, что либо еще каким-то способом достану эти деньги, либо сдохну и хрен со мной.
Полина могла бы взять деньги у отца, если Толик все еще находился в опасности. Сколько времени прошло от этих трех недель? Вряд ли он мог сказать точно. Она крепко схватила его за руку, будто бы уже сейчас в бар могли зайти бандиты с автоматами и запросить с Толика долг.
— Дамы и господа, вашему вниманию представляется песня «Совенок и Кошечка» в переводе Дмитрия Смирнова на песню из балета «Петрушка», написанного Игорем Стравинским.
Они лениво обернулись к певице. На ней был красный русский сарафан и кокошник, ее локоны были собраны в толстую косу.
— Цирк какой.
Заиграла музыка и она запела:
«Совенок и Кошечка по волнам
В новой лодочке вдаль плывут,
Двадцать цукатов и сорок дукатов
С собою они везут.
Взглянул Совенок на лунный свет
И спел под гитары звон:
«О милая Пусси! Прекрасная Кэт!
Как безумно в тебя я влюблен,
Влюблен,
Влюблен!
Как безумно в тебя я влюблен!»…
— Не обращайте на нее внимания, — отмахнулся Лазарь, — она просто мечтала выступать на большой сцене, мы ее держим из жалости.
— Ходили слухи, будто я его родственник. Так что дай послушать предков.
«…Промурлыкала Кэт Совенку в ответ:
«На свете нет слаще певца.
Хочу я, не скрою, быть Вашей женою,
Но как же мне быть без кольца?»
И день, и год их волною несет
К дальним странам, где на мысу
Растет эвкалипт, под которым стоит
Поросенок с колечком в носу,
В носу,
В носу,
Поросенок с колечком в носу.
«Мой друг, Поросенок, — воскликнул Совенок, –
Продай нам кольцо за дукат!»
Тот ответил им: «Хрюк!» А священник Индюк
Обвенчал их и был очень рад.
И на обед они съели рулет,
Винегрет и свиное рагу,
А перед сном танцевали вдвоем
На тихом морском берегу,
Вдвоем,
Вдвоем,
На тихом морском берегу».
Ноты прыгали, песня казалась Полине бессмысленной и страшноватой. Голос певицы звенел на весь зал, он вроде бы и не были плохим, только излишни звенящим, может быть, на акустике сказывалось маленькое помещение бара. От ее голоса бы заболела голова, даже если бы она не гудела раньше.
— Пошла вон отсюда! — закричал Лазарь и швырнулся в нее тряпкой. Певица до сих пор не привыкла, что ее вечно гонят со сцены, поэтому взвизгнула и убежала.
— Проваливай, пока я не кинул в тебя что-то потяжелее!
— Вот уж не ожидала от тебя такого, Лазарь, — сказала Полина, массируя виски.
— Черт с ней. Так что насчет Дяди?