Толик тоже выглядел растерянным, может, и у него затрещала голова.
— Да шутка это была, как про крестного отца и мафию. Вот он и говорил, что мы не так ему дороги, как дети, но на роль племянников сгодимся. А может, это была шутка про братьев, ну знаете, так друг друга называли, а он решил, что он не брат нам, гнидам позорным, а дядя. А может, просто его настоящая фамилия была Дядев, у меня был такой знакомый. Хотя странно, конечно, не сочетается с его настоящим именем, на самом деле, зовут его Эмиль.
Голова Полины разболелась до невозможного, она схватила горсть льда из ведерка и приложила ко лбу.
Она знала одного волшебника с именем Эмиль. У него тоже был желтый Феррари. Может быть, если бы это был Саша на желтом Феррари, было бы больше шансов, что это два разных парня, но Эмиль на желтом Феррари, наверняка был один. Толик просто не знал, что он — волшебник. И очень плохой, злой, темный, он был врагом ее отца. Из-за их ссоры пострадала вся ее семья.
Ее отец был из древней семьи магов, она образовалась тогда, когда волшебники стали независимыми, могли развиваться сами по себе и не вписываться в человеческие законы. Он в то время очень быстро развил свою магию, стал одним из сильнейших московских колдунов тех годов. Эмиль тогда только пробовал обучаться магии, для него он был мелкой шпаной, и ее отец, ведомый своей огромной силой, жестоко обошелся с ним. Потом ее отца отправили в заключение, а за это время, что он был под стражей, Эмиль вырос таким же сильным волшебником, как был когда-то он сам. И более Эмиль не хотел терпеть обиды, а хотел мстить.
Сначала Полина не понимала почему. А потом вспомнила, что в начальной школе с ней учился мальчик, который скомкал ее пластилиновую акулу.
В ее воспоминаниях это была лучшая вылепленная ребенком акула на всей планете, а мальчик был мерзким существом, едва сохраняющий остатки человечности. Если бы он сделал это случайно, она бы поняла, но он так ужасно обошелся с ней только лишь потому, что у него была сила. И Полина до конца школы жалела, что они больше не учились вместе, а то она бы, как минимум, отдавила бы ему ногу на школьной линейке, когда стала сама посмелее. А Юля вот вообще взломала пароль от почты своего неприятного бывшего и стала писать гадости от его имени. А это только они с Юлей, обычные молодые девушки, а темные волшебники за свой долгий путь к власти действительно теряют человечность, и хотя их желания могут стать понятными, методы нет.
Лед будто бы немного помогал, казалось, что ее опухшее вещество под черепной коробкой охлаждается и теперь не так сильно дерет ее голову изнутри.
— Вот бы засунуть лед себе в мозг через нос или глаз, лоботомию же как-то так делали. Она пододвинула ведерко со льдом поближе к Толику, но тот только кивнул.
— Ладно, сейчас расскажу.
Полина стала усерднее тереть лоб кубиком льда, нервничала перед рассказом. Толик и пошевелиться боялся, чтобы она не передумала откровенничать. Он видел, как Лазарь нагнулся за чем-то под барной стойкой и больше уже не появлялся, но она, казалось, даже не обратила внимания.
— Это, наверное, было еще до моего рождения, а может быть, примерно в этот период. Мой отец забрал магические артефакты у одного мелкого волшебника, которого тоже звали Эмиль. А у него тогда был учитель, не такой сильный волшебник, как мой отец, но покруче Эмиля. И его учитель то ли подумал, что Эмиль сам продал эти артефакты, то ли обвинил его в том, что у него смогли их забрать. В общем, он решил наказать его по-волшебному, и в ходе этого каким-то образом пострадала его любимая.
Полина закурила, как хороший дипломат Толик повторил за ней. Ему все хотелось узнать, что это были за артефакты, тогда бы все стало яснее. Если это бы Эмиль из ее историй оказался Дядевым, то его домыслы бы, наконец, подтвердились.
— Это предыстория. Прошло много лет, я тогда ужже училась на начальных курсах института, когда Эмиль вдруг решил отомстить. Честно, не знаю, почему ему нужно было так много времени для этого. Может, только тогда он сам стал достаточно крутым магом, чтобы пойти против моего отца, может, от скуки. Отец в то время уехал в командировку в Екатеринбург. Тогда Настя у нас была, ей было два с половиной года. Она в то время болела, так совпало, и мама все думала, ехать в больницу или нет. То есть, врач-то к нам приходил, но в больницу не хотелось. А потом у нас дверь вскрыли. Точнее ключ подделали или не знаю, как у них это вышло, потому что ее просто открыли. Там было несколько мужчин-магов, главный у них был узбек, Отабек, как персонаж аниме, блин. Они нас вытащили из квартиры, нас с мамой, а Настю не взяли. Мы сначала этому даже обрадовались. Конечно, мы с мамой кричали, а она даже кому-то локтем задела по лицу. Еще орала, что отец с ними всякое сделает. Потом мы перестали кричать, они угрожали нам магией.
Полина вдруг замерла, прижимая пальцы ко лбу.
— То есть, конечно, они угрожали нам оружием.
Она расслабила руку, и кубики льда покатились по столу.
— Господи, — сказала она.
Ее глаза округлилась, она испугалась того, что сейчас было в ее голове. Толик и не подумал, что нечто страшное может происходить у него за спиной, ее взгляд был направлен внутри себя.
— Что такое, а? Чего вспомнила?
— Не магия это, а пушки, потому что они были не волшебниками, а бандитами!
Полина разрыдалась горькими крупными слезами, словно маленькая девочка у которой отобрали куклу. Ну или мечту, иллюзию. Она снова подвинула к себе ведерко со льдом и сунула в него лицо.
— Толенька, моя голова остывает, и я лечусь от своего бреда.
Ее голос звучал невнятно из-за слез и положения головы. Толик приподнял ее за плечи, вышло не особенно аккуратно, потому что она поддалась не сразу, и отставил от нее ведерко. Полина тут же уткнулась лбом в его грудь.
— И мой отец — не волшебник из древней семьи. И я — не волшебница.
— А как похожа, и не поверишь, что не волшебница.
— Хорошо еще, что не преступница, как он. Надеюсь, по крайней мере, и память ко мне действительно возвращается.
— Так куда ж нам обоим было бы быть такими.
— Он был не в заключении в крепости, а в тюрьме четырнадцать гребанных лет. И жили мы с мамой на кровавые деньги.
— Так не вы же их такими сделали.
— Мне нужен еще лед.
Она не подняла голову, и Толику пришлось самому взять парочку кубиков. Он отодвинул ее волосы и стал водить льдом по вискам.
— Я всегда понимала, что Эмиль похитил нас с мамой из мести, но все это время в баре мне казалось, что Отабек это сделал со мной потому, что я избранная волшебница с сильной кровью, а не просто так.
Потом она подняла голову и добавила, стараясь говорить как можно ровнее:
— Я про изнасилование, если что.
Полине хотелось предать своим словам большего цинизма, она выглядела в этот момент беззащитной, как котенок, вставший на дыбы.
— Ну я тебе сейчас быстренько все расскажу, правда я во многом запуталась сама, но буду попробовать восстановить.
— Да рассказывай, в каком хочешь виде, я разберусь.
— Мне сейчас казалось, что после заключения отцу стало скучно дальше активно заниматься магией, но на самом деле после тюрьмы он уже не мог полноценно вести свой нелегальный бизнес, как и раньше, вся его организация уже давно была поделена. Он никогда не рассказывал мне об этом, но я знаю, что какие-то связи и влияние у него остались, и он еще продолжал работать не в полную силу. У нас еще оставались деньги от его активной деятельности в девяностые, таким серьезным парнем он был, но то ли ему хотелось еще, то ли по-другому он не умел. А Эмиль, тот, который вовсе не волшебник, он хотел не только его денег, но еще унизить его. Ага, нас тогда вытащили с мамой, отвезли в какой-то дом. Держали там больше суток, мама была в ужасе, она все думала, как там Настенька. А я ее успокаивала, говорила, что отец, конечно, как узнает, сразу вернется домой в Москву и позаботится о ней. Маме тогда совсем плохо было, она ослабла вся и только и говорила о том, что нам нужно выбраться. А я, наверное, как-то неправильно себя повела, взяла не ту роль. Мне было двадцать, и я тогда посчитала себя очень взрослой, хотя мне и часто говорят, что я инфантильная. Я взяла на себя заботу о маме, а может, если бы все было наоборот, если бы я с самого начала дольше чем она сидела под столом и плакала, то мама бы подсобралась, стала бы заботиться обо мне и снова стала бы взрослой. А она бы приняла более разумное решение, чем я. Но я решила поиграть в героиню. Короче я первая пришла в себе, и я повторяюсь уже, успокаивала ее. А ей все не становилось лучше. В похищении участвовали несколько людей, но в квартире всегда был только один, он был еще в черной водолазке, и из-за тощего тела он не казался особенно сильным, но у него был автомата. Я еще думала, не было бы автомата, мы бы с мамой вдвоем его завалили бы. А другие то уходили, то приходили. Отабек, это тот, который постоянно был, он большую часть телек смотрел времени. Иногда кто-нибудь заходил, он тогда оживлялся, о чем-то переговаривался и снова садился у телевизора. На нас он даже не обращал внимания. По комнате мы свободно перемещались. У меня тогда такие дурацкие мысли были: думала, раз мой отец — бандит, к тому же убивающий людей, мне тоже должно было что-то такое передаться. Либо генетически, либо как-то впитала то, что слышала о его делах, сейчас не могу даже объяснить эти мысли для себя. В баре я об этом вспоминала и думала о себе, как о дочери великого волшебника, конечно. В общем, я решила выхватить у него автомат. Не, не так, как в фильмах ты мог представить себе, что я бы трогательно попыталась втереться к нему в доверие или начать флиртовать. Я решила просто попробовать подбежать к нему и схватить оружие, оно лежало на подлокотнике кресла. А Отабек тогда снова остался с нами один. Это сейчас, когда я вспоминаю, а вспоминаю я его часто, я хорошо вижу его взгляд. Он смотрел не только в экран, его взгляд, то ли очень рассредоточенный, то ли наоборот, внимательный, теперь сложно интерпретировать, следил за всем домом. У меня на мгновение даже вышло схватить автомат, и может быть, если бы у меня была подготовка супер-убийцы, у меня бы что-то и вышло. Но я и держала его слабо, и я не знала, как надо стрелять, поэтому он тут же выдернул его у меня. Схватил за волосы, потащил в другую комнату, запер дверь, видимо, чтобы мама ничего не сделала. Говорил, что не хотел ничего делать до тех пор, пока кто-то из нас не начнет рыпаться. Будто бы это произошло в любом случае. А у него еще акцент. Он говорил, что его начальнику в принципе все равно, что с нами будет. Он меня удерживал, еще как, а автомат отложил в сторону, что было еще обиднее. Типа ведь могла как-то вырваться, он же такой тощий был. Он трахнул меня, потом оставил в этой комнате и вернулся к телевизору. Я уже была заперта, неадекватна и не знаю, что там происходило дальше. Мама говорила, что он ее не трогал. Потом отец переписал на них то, что им было надо, нас отпустили, хотя мы и не верили, а потом началось самое страшное. Я уже не думала ни о чем, только о том, что мы выбрались, а потом оказалось, что отец не понял, что нас украли только вдвоем. Как-то не так ему сказали по телефону, он был уверен, что мы там в квартире втроем. И он так торопился, что не заезжал домой. Как вернулся в Москву, только и ездил по всему городу, чтобы быстрее со всем закончить. И когда он узнал, что Настенька была в квартире, он тоже испытал ужас. И хотя потом я винила его за то, что случилось, все из-за него и его темных волшебно-бандитских делишек, тем не менее, я знала, что он тоже едва это переносит. В общем, Настя-курица болела и за это время, что она была в квартире одна, она умерла. Ее выносили оттуда. А потом через несколько дней маленький гробик.