Полина сконцентрировала все внимание на нем и перестала слушать, о чем говорит Лазарь. Младенец был ужасен. Не уродлив, какими она привыкла видеть детей на картинах, огромных и пухлых, наоборот, художник, должно быть, пытался придать ему больше естественной красоты. У него были длинные пальчики на руках и ногах, хорошо различимые индивидуальные черты лица, складки на шее и локотке выглядели очень живыми. Тем не менее, даже не смотря на улыбку, Полина была уверена, что он страдал. Плечики были прижаты к груди, весь позвоночник выпрямлен, даже голова не могла опрокинуться матери на руку, все конечности были напряжены, выгибались, будто бы у него вот-вот случится судорога. Животик был надут, и даже кожа приобрела некоторый сероватый оттенок. Ему нужна была помощь, а он был счастлив и таким лежать рядом с мамой.
Лазарь все продолжал свою болтовню.
— Доминирующие пигменты в картине — свинцово-белый, черный уголь, ультрамарин, вердигрис…
— Хватит! Убери от меня эту картину, и дай мне уже рассказать свою историю!
Толик знал, что стоит ему согласиться послушать историю Полины, расслабиться, и Лазарь снова пропадет. Картина его так увлекла, что ему не хватало сил выяснять что-либо у бармена. Издалека Мария напомнила ему его маму, луноликую, нежную, но вблизи, когда черты лица различимее, сходство все больше терялось. Изначальное ощущение усиливалось тем, что он привык видеть маму снизу верх, как смотрел на нее ее младенец. Толик все глядел на нее и хотел ухватить за хвосты остатки убегающих ощущений, что Мария, совсем, как она.
Полина видела в ней что-то свое, что взволновало ее еще больше. Лазарь послушно стал убирать картину обратно под стойку.
— Да что ты, расскажи свою историю, — Толик похлопал ее по руке, а когда он снова обернулся к Лазарю, его уже не было на месте. На всякий случай он перегнулся посмотреть, не спрятался ли ублюдок под столом, но тот снова полностью исчез. Хотя бы свет оставил, а еще бутылку ледяной минералки с запотевшим от тепла стеклом. Толик налил воду в стакан Полине и они оба уселись на высокие барные стулья.
— Лазарь думает, что может управлять моими мыслями, чувствами. Что вот я увидела эту картину и сразу все расскажу. Хрен. Я поделюсь с тобой историей о ребенке, и это будет светло, чисто и хорошо в общем.
Она сделала большой глоток воды, охлаждалась сама.
— Была у меня сестра Настенька, но я называла ее курицей. Отец вернулся к нам домой, когда мне было пятнадцать, король больше не охотился за ним, его авторитет в мире магии еще не был забыт, и он вскоре смог продолжить колдовать, как мне кажется. Когда мне было семнадцать, мама родила дочь. Я никогда не думала, что она может желать еще ребенка, с Марком у нее были какие-то легкие приятные отношения, а вот в отца она вгрызалась даже больше, чем он в нее. Я всю жизнь думала, что она по-настоящему любит только меня, но на него она так смотрела, так прижималась, будто была одержима. Я немного бунтовала, не хотела, чтобы у нее был еще один ребенок, но у нее было такое огромное желание слиться с этим мужчиной, моим отцом, что мне пришлось отступить. В общем, Настя родилась, и я вскоре ее полюбила. Сначала она показалась мне какой-то стремной, но мама так целовала ей ручки и ножки, гладила по животику, сопельки вытирала, что и я умилилась. Когда Насте было несколько месяцев, у нее начались проблемы со сном, плакала все, не хотела ничего, и даже мама не могла ее быстро укачать. Трясли над нею всеми игрушками, саму ее по-всякому вертели, все равно орет. Я как-то сидела с ней и среди тонны ее игрушек нашла плюшевую курицу с красным клювом. Внутри нее был какой-то шарик, который гремел, но едва слышно, такие игрушки Насте вообще не должны были быть интересны. Но как только я начала трясти над ней этой курицей, она сразу успокоилась и стала смотреть своими прозрачными глазками на жутко удивленном лице, будто это не игрушка, а второе пришествие. В общем, с тех пор еще несколько месяцев она только от этой курицы и успокаивалась, а я так стала ее называть. Многие, когда слышали это, думали, что я так дразнюсь, а это я говорила любя. Курица Настя. Даже почти на всех фотографиях того времени рядом с ней рядом лежит эта игрушка. И я чувствовала себя такой важной тогда, вот какой способ убаюкать детку придумала. Конец истории.
Толику показалось, что она сейчас расплачется, но закончив рассказ, Полина посмотрела ему в глаза зло, обиженно, только, мол, попробуй упрекнуть меня в сентиментальности. Он не собирался, думал лишь успокоить.
— Какая у тебя сестра смешная, — ему хотелось добавить «была», потому что Полина говорила о ней в прошедшем времени, но он ждал, что она расскажет ему сама. Толику вдруг послышалось, будто рядом равномерно гремит погремушка, он посмотрел на Полину, она кинула на него быстрый взгляд в ответ, но казалось, будто бы ничего не заметила.
— Курица умерла, но об этом я сейчас не хочу рассказывать. Твоя очередь.
Глава 4 — Мама, страх и овца
Полина подумала, а вдруг все это вовсе не магия, а проделки ее психотерапевта. Он все время хотел подобных откровенностей от Полины, а она ему все — просто я чувствую себя неполноценной и озлобленной, сделай что-нибудь с этим, ты же врач. А он, бедняга, и так и этак крутился с ней, чтобы вывести ее на откровенность, угрожал даже, что у них ничего не получится, если она не постарается. Полина продолжала упрямо ходить к нему, считая это своим долгом — ведь она не какая-то размазня, которая не может признать, что у нее есть проблемы. Только она не хотела смотреть в их суть, нельзя рассказывать про волшебные дела даже священнику, а все, что было около них, делало ей неприятно.
Сейчас после своей злости она почувствовала некоторое облегчение. Толик, наверняка, видел и не такое в своей жизни. Да и может ли что-то достаточно сильно задевать человека, которого колотили с детства, когда все плохо с самого начала. В ней проснулась садистское желание, чтобы Толик рассказал ей что-то о себе похуже той истории, которую она так не озвучила. Пока он думал, выкапывал в своих воспоминаниях что-то личное для нее, Полина практически успокоилась. Она даже отставила от себя стакан с холодной водой, предназначенный для чувствительных девиц, и потянулась, надеясь, что движение положительно повлияет на ее головную боль. Но ощущение духоты оставалось прежним.
— Ребенок, курица… я тебе расскажу о том, как я познакомился с Яриком, своим лучшим другом.
Полина несколько разочаровалась анонсом, ей стало стыдно, и она была готова слушать с еще внимательнее. Если это будет милая история о дружбе, то она тоже могла помочь им обоим, сделала бы накалившуюся атмосферу легче.
— Когда мы только переехали в коммуналку, я жутко болел. Простудился в поезде или во время того, как сидел в квартире с выбитыми окнами, неважно. Первые дни я лежал в комнате, ел таблетки, может бате тогда стало стыдно, он накупил их целую гору. А как не выйду в коридор, все время чувствовался сопливый запах куриного супа. Он сопровождал меня все мое недолгое пребывание в коммуналке, потому что тетя Галя только его и варила изо дня в день, чередуя с макаронами и гречкой. Мясо, говорила она, надо есть, а ни на что кроме целых куриных тушек денег у нее не хватало. А через стенку я постоянно слышал громогласный голос тети Гали: «Ярик, сходи за хлебом!», «Ярик, вынеси мусор!», «Ярик, переключи на первый канал!», «Ярик, сними ботинки!». Никаких тебе «сделай уроки, Ярик», этот аспект ее не волновал, очень хозяйственная женщина была. Периодически я слышал протестующее мычание этого Ярика и громкий недовольный топот, с которым он шел по очередному поручению. Однажды я подкараулил его в коридоре, оказалось, что Ярик был мальчиком моего возраста, маленьким, кривозубым и каким-то несуразным от головы до пят. Он шел в растянутых лосинах, едва держащихся на его костистой заднице, и жевал хрящ от супной курицы. Я, значит, сразу ему протягиваю руку, говорю, мол, привет, я Толик, а он даже не остановился. Говорит, отвали, я иду смотреть боевики, пока мамы нет. Я тогда так разозлился, что думал, когда увижу его в следующий раз, побью. И на следующий день, когда мы встретились, у меня действительно был повод это сделать. Батя, привыкший жить в собственной квартире, как-то оставил свою уличную одежду на кухне и сам пошел в нашу комнату. И только он скрылся, смотрю, выходит Ярик, залезает в карман куртки и достает оттуда две сигареты из пачки. Мне жутко стало, если б я такое сотворил, на мне бы живого места не осталось. А Ярик спокойненько направился к плите, взял спичечный коробок, и вышел на лестницу в своих драных шлепках. Я за ним, шепчу ему, что если мой батя узнает, он ему шею свернет, а Ярик мне меланхолично так отвечает: это тебе он шею свернет, а я ему чужой, максимум тряханет за шиворот или маме нажалуется. Для меня, конечно, это стало откровением, как это я ведь ему родной, а Ярик чужой, а хуже будет мне, но я быстро смог понять, в чем тут логика. Показался мне тогда Ярик жутко мудрым, но с течением времени я разуверился в этом. Он дал мне одну сигарету, и я стал учить его курить. Оказалось, Ярик впервые хотел это сделать, насмотрелся своих боевиков, и решил, что ему тоже надо курить, а меня этому всему еще старшие дети из двора в Чернигове научили. Так мы и стали вместе таскать сигареты и деньги у моего отца, потом Ярик стал звать меня смотреть и свои ненаглядные боевики, и дружили мы и после того, как я на квартиру съехал. Он и сейчас живет в коммуналке с мамой, но видимся мы часто. Ничего его не берет, ни в чем его не переубедить, а я столько раз звал его вместе работать. Он мне говорил, Толик, ты, конечно, парень с пушкой, как в боевиках, но ущербное это занятие. Интересный малый, ты даже не представляешь, наверняка я еще тебе расскажу о нем за вечер.