- Верно. Cheers4.
- Ваше. Официант, повторите. Я знал стольких женщин в своей жизни, что, можно сказать, всегда был один. Слишком много - все равно что никого.
- Глубокое замечание.
- Это как раз и навело меня на мысль сделать свой номер... Вы должны посмотреть, он того стоит.
- Как-нибудь, обязательно.
- К сожалению, в скором времени мне придется уйти со сцены. Эта страховка, такая подлая вещь. Они кидают вас при первом же удобном случае. Единственное, что меня беспокоит во всем этом, - мой Матто Гроссо5.
Королевский пудель навострил уши и поднял серую лысеющую морду.
- Вы, наверное, заметили, что он не сводит с меня глаз? Как будто понимает, что меня тревожит.
- Смрт, - сказал я.
- Точно. Он боится остаться один. Собаки всегда так тоскуют. А знаете, может, он еще умрет раньше меня, в его-то годы... Ему скоро четырнадцать.
- Ну да! И давно вы вместе?
- Тринадцать лет. Он жил у одной женщины, которую я очень любил. Она ушла с каким-то каскадером, мальчишка, двадцать два года, - они любят проявлять заботу о начинающих, это понятно, - и оставила мне Матто Гроссо, чтобы я не чувствовал себя таким одиноким... Он не состоит у меня в труппе: он не артист, просто друг. У меня всего восемь пуделей и шимпанзе. Жаль, что вы уезжаете...
Он порылся в своем портфеле и вытащил еще одну визитную карточку...
- Вы мне уже дали одну, - повторил я.
Он рад был любому лишнему подтверждению собственного существования.
Он вздохнул. Расплатился в баре. Мы долго жали друг другу руки на прощание.
- Может, еще встретимся где-нибудь... Очень рад был вновь повидать вас. Очень.
- Я тоже.
Я вышел и направился к стоянке такси. В машине достал из кармана листок и назвал шоферу адрес. У меня случались моменты паники, совершенной пустоты, эхо чьих-то смеющихся голосов, вспышки воспоминаний; усталость раскапывала завалы памяти, время от времени вытаскивая на поверхность сознания обрывки прежнего счастья. Но в основном - тоска, и еще угрызения совести. Каждая минута казалась вырванной из другой, погребенной жизни. Я снял сперва часы, положил их в карман, но стало только хуже. Тогда я снова закрепил браслет на запястье. Было шесть вечера. Я даже не мог понять, то ли все еще только начиналось, то ли, напротив, все было кончено. В данный момент я должен был бы находиться высоко в небе, над Атлантикой, и, наверное, мы бы уже были довольно далеко, в том месте, которое пилоты обычно называют точкой невозврата.
Старое здание на улице Сен-Луи-зан-Лиль. На почтовом ящике ее имя и надпись: четвертый этаж, налево, Я поднялся по лестнице. Красный половичок, суккуленты в горшках.
Она открыла дверь, холодно смерила меня взглядом:
- Я ожидала чего-то в этом роде. Входите.
Гостиная была очень светлая. С улицы в окна заглядывали рослые каштаны. В комнате стояли цветы, но не в букетах, - должно быть, она покупала их сама. Из соседней комнаты доносилась мелодия индейской флейты, разбавляя одиночество. Задыхающиеся, вымученные звуки, выдуваемые легкими туберкулезника. Она взяла у меня плащ, дорожную сумку, шляпу и куда-то их унесла. Я осмотрелся: на стенах не было фотографий, наверное, она прятала их где-то у себя. Я сел в серо-зеленое плюшевое кресло. Она вернулась, но садиться не стала.
- У вас нет собаки? - спросил я. - И не надо. Она вряд ли смогла бы вам чем-нибудь помочь. Сейчас все заводят собак. Огромный на них спрос, больше, чем когда-либо. Правда, я об этом в газете читал.
Она рассматривала меня очень внимательно, можно сказать, как врач пациента. Интерес вполне оправданный, если принимаешь у себя незнакомца со всеми внешними признаками потерпевшего кораблекрушение. Должно быть, она задавалась вопросом, были ли еще оставшиеся в живых после этой катастрофы.
- Вы похожи на человека, которого всю ночь допрашивали на набережной Орфевр. И, естественно, у вас нет алиби. Конечно, это не так, но близко к тому. Вас... преследуют?
- Именно.
- Там, в кафе, я с вами разоткровенничалась. И вы прицепились к первому же повстречавшемуся несчастному. Видите? У меня тоже не так уж весело. Если вас это утешит.
Я смотрел в пол, на синий палас под ногами. Мне хотелось все ей рассказать.
- Вы помните моего друга из Лас-Вегаса, того" в баре? Со старым серым пуделем? Его зовут сеньор Гальба, и он коллекционирует инфаркты. Он очень беспокоится о своей собаке. Боится, что его любимец останется один. Пес не сводит с него глаз, будто знает, в чем дело. Вот сеньор Гальба и набирается под завязку, а собака с тревогой за ним наблюдает... Я подумал, что это может вас заинтересовать.
- О, да! Вы обратились как раз по адресу. У меня магазинчик всяких редкостей на улице Бургонь. Но, к сожалению, мне некуда вас поставить. Вы займете слишком много места.
Когда она улыбалась, вместе с улыбкой возвращалась жизнь: должно быть, в прошлом она была счастлива, и довольно долго.
Она прошла в соседнюю комнату, поставила заново ту же пластинку и усилила громкость, как если бы хотела отдалить меня, потом вернулась.
- По-сербски это называется смрт и значит почти то же самое, что и ваша индейская флейта. Это мне сеньор Гальба рассказал, он ко всему прочему еще и полиглот. Теперь вы все знаете, и я могу идти...
Я подождал немного, но она не отвечала.
- Я не пьян. Просто я люблю одну женщину... Как нам случается любить... иногда. Кажется, мне нет необходимости что-либо объяснять вам, вы понимаете: мы с вами где-то одного возраста...
- Мне сорок семь.
- Сорок три, - поправил я. Она как будто даже покраснела:
- Как вы узнали?
- Мы всегда все преувеличиваем. Говорим, что все кончено. Слушаем заунывные мелодии индейской флейты. Живем одни, чтобы доказать, прежде всего себе, что можем. И все же смотрим на первого встречного, как если бы все еще можно было начать сначала. Я бы добавил еще вот что: недостаточно быть несчастными порознь, чтобы обрести счастье вместе. Два отчаяния, повстречавших друг друга, вместе могут составить одну надежду, но это лишь еще раз доказывает, что именно надежда способна на все... Я не за милостыней сюда пришел...
Я лгал, и моя ложь была лишь еще одним способом просить подаяния. Она направилась к двери, я последовал за ней. Взял свои вещи. Она протянула мне руку.
- Надеюсь все же, что мы еще встретимся, - сказал я очень вежливо.
- Все возможно.
- Я должен вам объяснить...
- Ничего вы мне не должны. И потом, я все узнаю из завтрашних газет.
Я вышел. Она смотрела мне вслед, и я чувствовал, что она вот-вот расплачется.