— Мне, Бэллочка, запрещено бывать у вас.
— Кто? Кто запретил?
Следовало бы умолчать, а он:
— Запрет исходит от… провизора Лемперта. От вашего папаши.
— Почему запрет? При чем тут папа? Ну договаривайте, прошу вас.
Он вынул из кармана пиджака конверт и подал ей. Очень не хотелось, чтобы сейчас вернулся Кедров.
Узнала почерк. Пробежать письмо — дело секунд. Напуганный отец в самых изысканных выражениях просил «снизойти… быть джентльменом… не кружить голову бедной девочке…» Подпись: «Преданный вам Б. Лемперт».
Лицо у нее детски растерянное.
— Что ж, я… я знала о письме.
Теперь еще больше уверен: ничего не знала. На минуту любопытство взяло было верх над жалостью, потом жалость — над любопытством.
— Что касается этого, — снял пальцем с ее щеки слезу, — то скоро все у вас пройдет. Увидите — пройдет!
Позднее, по дороге домой, Зборовский поведал Кедрову о своем разговоре с Бэллочкой.
— Фу-ты, — Кедров вернул ему конверт, — и вы эту цидулю дали прочесть ей?
— Да.
— Зачем?
— Чтобы все встало на свое место.
— Зачем же так грубо? Поймите: ее с детства растили, как говорится, в вате. В головке у нее сумбурная начинка жантильных правил для «девушек из порядочного дома». А вы?.. Ох сгорит, сгорит порхунок.
В праздничные дни Соколов, как правило, лично обходил все палаты. Поздравлял больных, сестриц и хожалок. Заглядывал в кухонные котлы — чем угощаете? Проверял запасы лекарств в аптечных шкафах, запас белья.
Столкнувшись со Зборовским, потянул его за собой:
— Как нельзя кстати!
Зайдя в кабинет, кивнул на стул.
— Земская медицина, дружок мой, не зря создавалась. Думаете, от нас требуется только глубокая медицинская ученость? Не-ет, лапушка, этого мало. Мы люди особой породы, с особенным сердцем. Чеховский Дымов — вот образец служения народу. И уж если врач однажды полечил мужиков и баб, то, кем бы он впоследствии ни стал, — профессором или академиком, смею вас заверить: годы земства ему запомнятся навсегда. На каждом шагу пригодятся… Вы мне очень, Сергей Сергеевич, нужны.
Зборовский выжидал. Соколов был дружески расположен к нему, но обладал странной привычкой — никогда сразу не приступать к объяснению по существу.
— Сельские пункты иные называют богоугодными заведениями. Сколько там безграмотных фельдшеров! Сами ведь сетуете: крестьянки доверяют повитухам. Следовательно, что нужно делать, Сергей Сергеевич? Нужно этих повитух обучать акушерству.
Зборовский привычно выключает на некоторое время слух. На жестяных карнизах окон толчея безмятежных голубей. Серо-голубые, матово-черные, они поклевывают хлебные крошки. В больничном дворе прыгает через скакалку малышка. Ее белое кружевное платьице перехвачено красной шелковой лентой. Такой же яркий бант в волосах. Сегодня праздник! Сегодня пасха!
Соколов то ввинчивает трубку стетоскопа в кружок, то вновь разнимает их. Как обычно, добирается с дальнего подъезда:
— У вас весьма существенное преимущество, по крайней мере передо мной.
— То есть? Нельзя ли уточнить — какое?
— Пожалуйста: у вас — молодость! Грех, который, как известно, предполагает некоторые качества: завидную энергию, расторопность. Так вот какое дело, Сергей Сергеевич. — Заговорил наконец о главном. — Я, как известно вам, намерен создать при лечебнице школу сестер. Рассчитываю в основном на вашу помощь. Идет? Согласны?
— Не знаю, Варфоломей Петрович, не сведущ я в подобных вопросах.
— Отговорки: «Оно бы очень можно, да никак нельзя…» Мне пошел сорок первый, но, признаюсь, сестер обучать тоже не выпадало. В земской управе дают средства и помещение. А в остальном давайте сами развертываться. Вы и я. Согласны?
— Другого пути, как я понимаю, нет?
Варфоломей Петрович откинулся в кресле, не замечая, как осыпается пепел папиросы на его праздничный, кофейного цвета, костюм. В глазах его радость: не пришлось долго уламывать, вопрос решен, все договорено, все отлично.
Ничто так не скрашивает пребывания в Нижнебатуринске, как общение с этим человеком. Сергей Сергеевич хотел было уйти и крайне удивился, когда Варфоломей Петрович вдруг, замявшись, заглянул ему в глаза:
— Как настроение?
— Не жалуюсь.
— Хитрить не буду, я задержал вас и по другому поводу. Не догадываетесь?
— Нет.
— Немудрено. Вы, полагаю, не влюблены?
— Нет, не влюблен.
Соколов погрозил карандашом:
— Эх, молодой человек! — Затем вернулся к тому, насчет чего обещал не хитрить: — Была вчера у меня одна… пациентка. Молодая особа. Очень молодая! — Оттянул пальцами нижнюю губу. — Просила, чтоб я ее вылечил, понимаете?..