Выбрать главу

— Мне, Бэллочка, запрещено бывать у вас.

— Кто? Кто запретил?

Следовало бы умолчать, а он:

— Запрет исходит от… провизора Лемперта. От вашего папаши.

— Почему запрет? При чем тут папа? Ну договаривайте, прошу вас.

Он вынул из кармана пиджака конверт и подал ей. Очень не хотелось, чтобы сейчас вернулся Кедров.

Узнала почерк. Пробежать письмо — дело секунд. Напуганный отец в самых изысканных выражениях просил «снизойти… быть джентльменом… не кружить голову бедной девочке…» Подпись: «Преданный вам Б. Лемперт».

Лицо у нее детски растерянное.

— Что ж, я… я знала о письме.

Теперь еще больше уверен: ничего не знала. На минуту любопытство взяло было верх над жалостью, потом жалость — над любопытством.

— Что касается этого, — снял пальцем с ее щеки слезу, — то скоро все у вас пройдет. Увидите — пройдет!

Позднее, по дороге домой, Зборовский поведал Кедрову о своем разговоре с Бэллочкой.

— Фу-ты, — Кедров вернул ему конверт, — и вы эту цидулю дали прочесть ей?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы все встало на свое место.

— Зачем же так грубо? Поймите: ее с детства растили, как говорится, в вате. В головке у нее сумбурная начинка жантильных правил для «девушек из порядочного дома». А вы?.. Ох сгорит, сгорит порхунок.

В праздничные дни Соколов, как правило, лично обходил все палаты. Поздравлял больных, сестриц и хожалок. Заглядывал в кухонные котлы — чем угощаете? Проверял запасы лекарств в аптечных шкафах, запас белья.

Столкнувшись со Зборовским, потянул его за собой:

— Как нельзя кстати!

Зайдя в кабинет, кивнул на стул.

— Земская медицина, дружок мой, не зря создавалась. Думаете, от нас требуется только глубокая медицинская ученость? Не-ет, лапушка, этого мало. Мы люди особой породы, с особенным сердцем. Чеховский Дымов — вот образец служения народу. И уж если врач однажды полечил мужиков и баб, то, кем бы он впоследствии ни стал, — профессором или академиком, смею вас заверить: годы земства ему запомнятся навсегда. На каждом шагу пригодятся… Вы мне очень, Сергей Сергеевич, нужны.

Зборовский выжидал. Соколов был дружески расположен к нему, но обладал странной привычкой — никогда сразу не приступать к объяснению по существу.

— Сельские пункты иные называют богоугодными заведениями. Сколько там безграмотных фельдшеров! Сами ведь сетуете: крестьянки доверяют повитухам. Следовательно, что нужно делать, Сергей Сергеевич? Нужно этих повитух обучать акушерству.

Зборовский привычно выключает на некоторое время слух. На жестяных карнизах окон толчея безмятежных голубей. Серо-голубые, матово-черные, они поклевывают хлебные крошки. В больничном дворе прыгает через скакалку малышка. Ее белое кружевное платьице перехвачено красной шелковой лентой. Такой же яркий бант в волосах. Сегодня праздник! Сегодня пасха!

Соколов то ввинчивает трубку стетоскопа в кружок, то вновь разнимает их. Как обычно, добирается с дальнего подъезда:

— У вас весьма существенное преимущество, по крайней мере передо мной.

— То есть? Нельзя ли уточнить — какое?

— Пожалуйста: у вас — молодость! Грех, который, как известно, предполагает некоторые качества: завидную энергию, расторопность. Так вот какое дело, Сергей Сергеевич. — Заговорил наконец о главном. — Я, как известно вам, намерен создать при лечебнице школу сестер. Рассчитываю в основном на вашу помощь. Идет? Согласны?

— Не знаю, Варфоломей Петрович, не сведущ я в подобных вопросах.

— Отговорки: «Оно бы очень можно, да никак нельзя…» Мне пошел сорок первый, но, признаюсь, сестер обучать тоже не выпадало. В земской управе дают средства и помещение. А в остальном давайте сами развертываться. Вы и я. Согласны?

— Другого пути, как я понимаю, нет?

Варфоломей Петрович откинулся в кресле, не замечая, как осыпается пепел папиросы на его праздничный, кофейного цвета, костюм. В глазах его радость: не пришлось долго уламывать, вопрос решен, все договорено, все отлично.

Ничто так не скрашивает пребывания в Нижнебатуринске, как общение с этим человеком. Сергей Сергеевич хотел было уйти и крайне удивился, когда Варфоломей Петрович вдруг, замявшись, заглянул ему в глаза:

— Как настроение?

— Не жалуюсь.

— Хитрить не буду, я задержал вас и по другому поводу. Не догадываетесь?

— Нет.

— Немудрено. Вы, полагаю, не влюблены?

— Нет, не влюблен.

Соколов погрозил карандашом:

— Эх, молодой человек! — Затем вернулся к тому, насчет чего обещал не хитрить: — Была вчера у меня одна… пациентка. Молодая особа. Очень молодая! — Оттянул пальцами нижнюю губу. — Просила, чтоб я ее вылечил, понимаете?..