— Молодая. Токмо, — обиделся, — не рыжая. Светлая она.
Следователь хотел было приподнять простыню, по раздумал. Что там опознаешь, когда все с неистовой силой искромсано. Разве что по тряпью?
— Ее? — указал на кучу тряпья.
Ефим медленно нагнулся:
— Не-э… Не Наськино! — обрадовался, выпрямляясь. — Не она. Слава тебе господи, не она! Нет, не она! — повторял, словно заклиная.
— Не наша Анастасия, — подтвердил пришедший вслед за Ефимом отец его, Кучерявый, и вытер рукавом лицо. Довелось же людям повидать старостову слезу, прошибло значит: невестушку пожалел. Кучерявый обнял за плечи сына и повел. Толпа, хлынув навстречу, взяла их в кольцо. Оба улыбались: беда обошла сторонкой. А то, что, может быть, скоро вместо них придет сюда другой и узнает жгучее горе… это не трогает. Это чего ж там?.. Чужое.
К вечеру из Нижнебатуринска проводник привез доберман-пинчера, собаку-ищейку. Рано утром решено было приступить к розыску.
Вышли из села втроем: Кедров, коротконогий проводник и собака. На улице ни души — мужик спешит на поле спозаранку: не осыпалось бы зерно.
На берегу, где урядником охранялась страшная находка, собаке дали понюхать останки и вещи:
— Ищи!
Покружившись у камня, около воды, продолжая обнюхивать все по пути, взяла направление в сторону редколесья: оно прилегало к ржаному полю. Привела к ложбине.
— Ищи! — проводник ослабил поводок.
Пошла дальше — к околице. Задержалась возле какого-то плетня. Прыжок — перескочила через него, прямо в лохматую картофельную ботву. Разгребает лапами землю; Кедров пошарил рукой в гуще зелени и вдруг по-мальчишески присвистнул: вытащил топор.
Из избенки, стоявшей напротив, вышел высокий седой бородач в белой, по-толстовски подпоясанной рубахе.
— Дедка, — подозвал его следователь. — Кто живет здесь?
— Че-о? — старик почесал бока и стал медленно переходить дорогу. Остановился у обочины, с опаской косясь на собаку. — Убери свово зверя.
Проводник попридержал пинчера за ошейник.
— Я спрашиваю, чья изба? — повторил Кедров.
— Известно чья. Поначалу фершалова была, Андреянова, теперича — Дашкина, Даши Колосовой.
— А сама-то она где?
— Вчера чуть свет на телеге за ней приехали. Куда-то увезли. Нонче у нас Дашка-то и за фершала, и за доктора.
Пинчер стоял выжидающе. Когда проводник отпустил ошейник, побежал. Поначалу было сунул морду в чью-то подворотню, потом пересек наискось дорогу. Ищейка вела, часто дыша, ускоряя бег. Обогнула угол недостроенной избы и — рывком на огороды. Под рослым подсолнухом, глазевшим на солнце желтым блином, остановилась. Дальше, как ни понукал проводник, не пошла.
Возле амбара на кольях сушатся опрокинутые вверх дном чугуны, глиняные горшки, дойник и даже четвертная бутыль. Деревянные кадушки, наново стянутые обручами, ждут свежих посолов. Длинный ларь уставлен ситами, решетами, одно на другом. Сколько их всего-то нужно в хозяйстве? А тут — штук двадцать — тридцать.
Возможно, потому, что подошел сюда не прямыми путями, а теми, что вела собака — через огороды, — следователь не сразу узнал крепкий бревенчатый дом. Лишь увидев на гребне черепичной крыши деревянного петуха с воинственно поднятым хвостом, сообразил: старостин дом.
Время подходило к полудню. Комаровка полыхала жаром. Необычный приход людей с ищейкой ни у кого в соседних избах удивления не вызвал: на то и староста, чтобы к нему всякие власти ездили. И только Фомка Голопас соскочил с воза, доверху набитого снопами, и, любопытствуя, задержался около калитки.
Кедров постучал в ставню ближайшего окна. Никто не отозвался.
Загремела цепью огромная овчарка. Завидев надменного черного пинчера в сопровождении неведомых пришельцев, на миг обалдело уставилась на него, затем угрожающе зарычала. Собачий лай был охотно подхвачен в соседних дворах. Пинчер отскочил назад, оскалился: присутствие еще одной собаки раздражало его.
Закудахтали куры.
За дверью — зычный бабий голос:
— Чего расшумелись? — Узнав пришедших, Кучерявиха смягчилась: — Пожалуйте, дорогие гости, проходите. А я вовсе к утру расхворалась.
Кедрову стало не по себе: больна, а они тут…
Темные сени отдают запахом перебродившего кваса. Старостиха отдернула одеяло, которым было занавешено окошко горницы. Пыльная полоса света легла на пол, на красный комод, на стол, покрытый скатертью в крупную клетку. Окаймленный вышитым полотенцем лик спасителя глядит уныло, слезливо. И сама Кучерявиха, словно родственница ему, скорбно вскинула глаза под образа.