Хлопнул ладонью по странице журнала:
— Тут вот, извольте, Варфоломей Петрович, проповедуют новейшие успехи хирургии: транс-план-тацию, пересадку кожи. Ее, мол, индусские врачи еще четыреста лет назад применяли. А у нас? У нас полным-полно таких закоулков, где бабки лошадиным навозом «грызть»… грыжу ребенку лечат. А не то тестом ее обмажут да мышонка подпустят: «Дай бог здоровья. Аминь».
Зборовский отдернул штору. За окном черный вечер. Деревья недвижны.
— К чему, ну скажите, пожалуйста, Варфоломей Петрович, зачем мы нужны деревням? Пусть будет по-вашему: у одной я приму роды, по всем правилам акушерства приму. А другие? Другие бегут к бабкам. И те перевязывают пуповины грязными руками да простыми нитками, а то еще и прослюнявленным льном… Одной я сказал: «У бабок не рожай, а то ребенок погибнет», А она мне в ответ: «Ишь напужал: а первенькая, Феклушка? А Егорка? Не померли…» По-моему, сначала надо лечить мужицкую психологию, а потом уж болезни.
Соколов слушал, устало распластав ладони на коленях. Не перебивая и не задавая больше вопросов. Наперед знал, что́ может рассказать молодой земский врач, колесивший по фельдшерским пунктам. Потом поднялся и сказал по-отцовски:
— Эх вы, кипучка, спиритус! Какого дьявола, простите, в нашу дыру потянуло? Служить народу? А понюхали его онучи и нос воротите? Что такое народ в земской России? Му-жи-чок. В основном мужичок. Не угодно ли в столицу вернуться? Балет, балы… — Закрыл веки. — Земство, молодой человек мой, это вам не уважаемые питерские «целители» в бобровых шапках, в каретах и… — сунул под нос Зборовского согнутые щепоткой пальцы, — и ассигнация от пациента. Земство, если хотите знать мое мнение, это будущее нашей медицины! Это медицина для всех, и главным образом для тех, кто в лаптях. Тут ты на все руки мастер: и корь лечи, и тиф отличи, сегодня роды примешь, а завтра с ножом в брюхо полезешь. Помощи здесь ждать врачу некогда и неоткуда… Так что выбирайте, пока не поздно, милый Сергей Сергеевич, или народу служить да трястись по ухабам, или в каретах ездить да истеричных барынек выхаживать.
Внезапно, как это часто у него бывает, перевел разговор. Спросил:
— Куда вы сегодня?
— Не знаю.
— Не знаю?.. Это плохо. А я знаю, куда я: домой, к Катюше моей, к детям. Эх, детки, детки… Детки-то растут, папки стареют. Сорок стукнуло, в печени уже камушек вояжирует, поясница хулиганит. Бог сотворил такую совершенную машину — человека, а запасные части к ней создать позабыл. Смотришь, пришел бы к нам больной с пороком сердца, а мы ему: «Испортилось? Не беда. Пожалуйста» — и новое ввинтили. «Нефрит? Извольте взамен пару почечек…» Так что сам всевышний и то, как видите, промахи дает.
Соколов подошел к вешалке, расправил засученные рукава халата:.
— Пойдемте к нам на вечерок?
— Если разрешите, в другой раз.
— Разрешу. — Влезая в шубу, он искоса, с добродушным ехидством, посмотрел на Зборовского: — Должно быть, в иллюзион сейчас? Или к Лемпертам? Ну вот и покраснели. Мда… Бэллочка славная девица. Семнадцать лет… Мерещится — только вчера мы ее от скарлатины лечили.
Шестигранный керосиновый фонарь, подвешенный у больничных ворот, слабо колышется в студеном мареве, тускло освещая часть дороги и ближние дома. А дальше, куда, попрощавшись с Соколовым, повернул Зборовский, — густая тьма.
За поворотом, в конце второго квартала, — гордость Нижнебатуринска: двухэтажный с каменными колоннами дом, громко именуемый «общественным собранием». Из трех овалов окон, сквозь узор гардин, струится свет.
Зайти? Как-то его затащил сюда Соколов: представил приезжего коллегу местной знати. Впечатление от нее осталось крайне жалкое. Кроме картежной игры, заняться нечем. Играют на деньги, в основном купцы и чиновники, городские воротилы. Правда, имеется превосходнейший буфет…
Куда же деваться?
Его приглашали во многие «приличные дома». Всюду уютные гостиные, кадки с фикусами, в простенках до потолка трюмо, удлиняющие комнату. Плюшевая мебель, зеленая или красная. У аптекаря Лемперта — громоздкий прямострунный рояль, у купцов Кретовых, Гношилиных, Ельцовых — фортепьяно. Всюду радушие и чаи. И всюду почему-то обязательно… дочки. Скучно? Нет, зачем напраслину возводить? Там очень весело, безмятежно. Для молодежи — фанты и флирт, для пожилых — лото. Немножко смешно, немножко грустно. Милая ленивица провинция, такой ты была десятки лет назад, такой, вероятно, еще надолго останешься. Ну а до́ктора… петербургского доктора, особенно охотно принимают, хотя он не дает никакого повода папашам и мамашам иметь на него виды.