„Я и Временное правительство“, ни разу не упомянув в своей речи, продолжавшейся более полутора часов, Советов, Керенский говорил то шепотом, то криком, кланялся направо и угрожал налево…
Хозяева положения не стеснялись в своих выражениях. Пугая Керенского и его друзей „белым генералом“, какие-то элементы вызвали казачий полк с фронта. Генералы требовали от правительства введения смертной казни в тылу, восстановления царской дисциплины в армии, ограничения деятельности армейских комитетов исключительно хозяйственными вопросами.
Каледин развил контрреволюционную политическую программу реакционной части казачества и торгово-промышленных и помещичьих групп.
Эта программа дополняется и развивается декларациями и речами Гучкова, Шульгина, Родичева, Маклинова и др. „Война до полной победы“, мир с аннексиями, и контрибуциями, удаление „пораженцев“, хотя бы только-бывших, из правительства, передача всей власти буржуазии и помещикам, неумолимая расправа с рабочими, ограничение размеров заработной платы, усиление косвенных налогов и т. д. и т. д.
Что же ответили меньшевики и эсеры на заявления правительства и контрреволюционеров?
Когда Керенский после речи Каледина заявил, что „не подобает в настоящем собрании кому бы то ни было обращаться с требованиями к правительству настоящего состава“, Пуришкевич крикнул: „Мы не илоты правительства“. Они не илоты и открыто заявляют Керенскому, что он больше не их кумир, что у них на примете уже другой человек, который будет говорить и действовать не „как Федор Иоаннович, а как Борис Годунов“.
Не то эсеры и меньшевики. Они — илоты правительства. Пусть правительство уже давно порвало с демократией, они обязались ему служить верой и правдой и поддерживать до конца, и устами эсеров и меньшевиком сказали „Согласны“. И Церетели жмет протянутую ему руку Бубликовым.
Однако московский пролетариат не так оценил замыслы контрреволюционеров и встретил совещание забастовкой, объявленной вопреки постановлению эсеро-меньшевистского большинства Советов. Этой забастовкой он выразил должное отношение как к совещанию, так и к эсерам и меньшевикам. Участники совещания убедились, что вулкан пролетарского возмущения выбрасывает свою лаву не в одном только Петрограде. Провинция объединяется со столицей в одном общем чувстве протеста и жажды борьбы с контрреволюцией.
Контрреволюционеры одержали еще одну победу над эсерами и меньшевиками, которые не хотели и не могли предупредить созыва совещания. Отныне пролетариат и крестьянство знают, что эсеры и меньшевики только илоты правительства, независимо от того, какую программу оно проводит и чьи интересы отстаивает.
Революционный же пролетариат сказал свое слово, что „крови и железа“ не боятся те, чья кровь проливается, как вода, и кто железо превращает в сталь. Пролетариат не забудет слов о „крови и железе“, не забудет он и „рукопожатия“ бывшего министра Церетели и кандидата в министры Бубликова и сделает необходимые выводы. Он будет продолжать свою классовую борьбу за дальнейшее развитие революции, за власть вопреки илотам правительства и контрреволюции».
19 августа состоялось заседание узкого состава ЦК, на котором присутствовали Сталин, Смилга, Дзержинский, Сокольников, Муранов, Милютин, Свердлов, Стасова и Урицкий. На этом заседании была избрана комиссия по выборам в Учредительное собрание в составе Урицкого, Сокольникова и Сталина. И после сообщения о московском совещании, сделанного Урицким, принята резолюция, опубликованная в № 14 «Рабочего и солдата»:
«Государственная власть в России целиком переходит к настоящий момент в руки контрреволюционной империалистической буржуазии, при явной поддержке мелкобуржуазными партиями эсеров и меньшевиков. Политика разжигания и затягивания войны, отказ дать землю крестьянам, отобрание прав у солдат, восстановление смертной казни, насилие над Финляндией и Украиной, наконец, яростный поход против наиболее революционной части пролетариата — с. д. интернационалистов — таковы наиболее яркие проявления господства контрреволюционной политики…
Таким образом, московское совещание, прикрываемое и поддерживаемое мелкобуржуазными партиями — эсерами и меньшевиками — на деле является заговором против революции, против народа».
Партия большевиков призвала пролетариат Петрограда к защите города от корниловского мятежа — прямого следствия совещания контрреволюционеров.
Урицкий, как и все члены ЦК, днем и ночью проводит митинги среди рабочих, солдат и матросов.
В октябре 1917 года он выехал в Новгород на первую губернскую партийную конференцию. В здании Народного дома собрались большевики Новгородской губернии, большинство которых составляли солдаты. Моисей Соломонович выступил с докладом о текущем моменте. Он неоднократно бывал в Новгородской губернии и хорошо знал настроение солдат. И конференция постановила создать постоянную губернскую организацию. Затем Урицкий выехал в село на место дислокации 175-го пехотного запасного полка и выступил перед солдатами Новгородского гарнизона, которые в большинстве пошли за большевиками.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Владимиру Ильичу не спится. За окнами маленькой комнатки в Выборге, в которой он живет в одиночестве, еще темень. И на душе тревожно. На днях он послал письмо Питерской городской конференции большевиков для прочтения его на закрытом заседании — «Вывод ясен», и никакого ответа. А время уходит, мчится со смертельной скоростью. Революция погибнет, если правительство Керенского не будет свергнуто пролетариями и солдатами в ближайшем будущем. Вопрос о восстании ставится на очередь. И нужно, совершенно необходимо самому быть в Петрограде. С очередной почтой отправлено еще одно письмо Надежде Константиновне, в нем записка для Рахьи, связного ЦК, чтобы немедленно приехал в Выборг. Пора возвращаться в Петроград, пора…
Владимир Ильич посмотрел на часы — без четверти шесть. Как поздно в октябре приходит рассвет! Оторвал листок календаря — 9 октября. Понял, что все равно не уснуть, оделся, умылся, проглотил вчерашний бутерброд. По привычке сел к столу, тут же увлекся работой и совершенно не заметил, как пролетело полдня. Послышался условный стук в дверь.
— Да, да, войдите! — отозвался Ленин.
Дверь отворилась, и на пороге показался Рахья. Долгожданный Рахья.
— Здравствуйте, Константин Петрович, — обратился он к Ленину, называя его конспиративным именем. — Собирайтесь! Мы с вами едем в Петроград.
Немногословен товарищ Рахья, но ого речь лучше всякой музыки.
— Давно жду вас, дорогой Рахья, очень давно. Едем, и немедленно!
Сборы Ленина короткие, все имущество поместилось в маленький чемодан, привезенный Рахьей. Тот спрятал на себе рукописи последних писем и брошюр Ленина. Затем началось гримирование. Парик, черная шляпа с черной лентой, черная суконная рубашка с белым подворотничком, пальто, лицо гладко выбрито. Финский пастор, да и только.
Попрощавшись с хозяевами, Владимир Ильич и Ойно Рахья отправились на вокзал и в 2 часа 35 минут выехали в Райволу. До прихода поезда, который поведет в Петроград машинист Гуго Ялава, несколько часов. А Ленин уже всеми помыслами в Петрограде. Но вот наконец и поезд. Поздним вечером Ленин сходит на станции Удельная. Он в городе.
Рахья предупреждает Владимира Ильича о том, что его должен встретить Эмиль Кальске.
На квартире Кальске Ленина ждал Зиновьев. Эта встреча не радовала Владимира Ильича, но не в его правилах уклоняться от серьезного разговора. Около часа пробыли они наедине, а когда вышли из комнаты, Ленин решительно, видимо продолжая спор, говорил о необходимости немедленно созвать заседание ЦК, чтобы поставить на повестку дня вопрос о восстании.
Зиновьев говорил что-то насчет Учредительного собрания.
— Нет, вы глубоко неправы. Я буду отстаивать свою точку зрения, — твердо произнес Ленин и повернулся к своему спутнику. — Пойдемте, товарищ Рахья.