Когда она чуть подросла, ей, чтобы не травмировать детскую психику, сказали, что мама умерла от аппендицита, и до шестнадцатилетнего возраста она знала именно эту версию, которая также казалась Светлане правдоподобной: ведь и Яшина мама, первая жена отца, умерла молодой от болезни.
Память о маме была святой и неприкосновенной. Любое дурное слово о ней было непереносимым как удар хлыста. Отца она любила вдвойне, видела, как он страдает и хранит память о маме. Это были их общие страдания, общая любовь и общая трагедия.
Однажды в присутствии Светланы дедушка и бабушка разговаривали на повышенных тонах (быть может, речь шла об арестованном зяте и подозрительно умершем сыне?) и бабушка в пылу спора обернулась к Светлане и выкрикнула: «Мать твоя дура была, дура! Сколько раз я ей говорила, что она дура, — не слушала меня! Вот и поплатилась!». Светлана заплакала, крикнула в отчаянии: «Сама ты дура!» — и побежала к няне искать защиту.
Но наступает время, когда дети взрослеют и узнают шокирующую правду — порой из самых неожиданных источников. Испытание правдой обрушилось на Светлану зимой 1942-го в эвакуации, в Куйбышеве. Совершенствуясь в изучении английского языка, она читала английские и американские журналы, недоступные для советских людей: «Life», fortune», «The Illustrated London News», — и наткнулась на статью об отце, в которой как о давно известном факте сообщилось, что его жена Надежда Сергеевна Аллилуева застрелилась в ночь на 9 ноября 1932 года. Там же был фотоснимок, который она впервые увидела: мама, лежащая в гробу…
Это был шок. Возмущённая Светлана ринулась к бабушке с упрёком: «Я всё знаю, почему от меня скрывали?». Ольгу Евгеньевну как будто прорвало, и она стала подробно рассказывать внучке то, что таила в себе десять лет, переживая смерть дочери. «Ну кто бы мог подумать? — повторяла она без конца, рассказывая, как это произошло. — Ну кто бы мог подумать, что она это сделает?».
Светланина сказка закончилась. С тех пор покоя ей не было. Она ворошила детскую память, расспрашивала отца; в 1955 году встречалась с Полиной Молотовой (Жемчужиной), последней, кто общался в тот роковой вечер с Надеждой Аллилуевой; беседовала с родной сестрой матери Анной Аллилуевой, так же как и Молотова, вышедшей из тюрьмы.
Она искала причины, побудившие маму сделать роковой выстрел, но никто не мог или не хотел толком ей объяснить — и не только потому, что чужая душа потёмки. Светлана лишь выяснила, что мама оставила прощальное письмо, следы которого не обнаружены, — скорее всего, Сталин его уничтожил. Если Полина и знала от мужа о его содержании и оно действительно носило обвинения политического характера, то она, оставаясь, как и муж, сталинисткой, его содержания не раскрыла.
После смерти отца Светлана вновь расспросила няню, убеждённая, что она её не обманет, и та подтвердила рассказ Молотовой, добавив некоторые подробности. Незадолго перед смертью Надя была необыкновенно грустной и раздражительной. К ней приехала гимназическая подруга, с которой она разговаривала в Светланиной комнате, и няня слышала, как Надя жаловалась, что ей «всё надоело», «всё опостылело» и «ничего не радует». Подруга, пытаясь вывести её из депрессивного состояния, спросила: «Ну, а дети?» — «Всё, и дети», — ответила Надя.
Так уж было на душе тяжко, что даже малые дети не остановили. Возможно, в минуты отчаянья она и раньше подумывала о самоубийстве, а тут решилась. Протестный выстрел, которым она хотела мужа образумить (или наказать), был последним аргументом в их споре.
В четвёртой жизни, ограниченной четырнадцатью годами, до отъезда из СССР, Светлана провела собственное расследование причин трагедии. Мы вернёмся к ней, когда на нашем календаре наступит 1954 год и разговорятся вышедшие из тюрьмы Аллилуевы, Анна и Евгения, и когда ещё через полвека, в 2008 году, Александр Аллилуев, двоюродный брат Светланы, раскроет семейную тайну о прощальном письме Надежды родителям…
ЖИЗНЬ ВТОРАЯ
Зазеркалье после самоубийства матери
Первые дни после похорон жены Сталин пребывал в поновленном состоянии. Он винил в её гибели многих: Полину Молотову, Павла Аллилуева, подарившего ей пистолет, политическую оппозицию… и себя в том числе. «Не уберёг», — luxe сказал он, прощаясь с женой, — эту фразу расслышал Молотов, находившийся возле него. Он не мог долго находиться в кремлёвской квартире, в которой она застрелилась и Где всё напоминало о ней, не чувствовал себя комфортно в Зубалове, где во всём ощущалась её рука, и, желая отгородиться от прошлого, дал указание выстроить новую дачу в Кунцеве. Вскоре она стала его новым домом.
Но никуда не деться, всё равно ему необходимо было ежедневно бывать в кремлёвской квартире и общаться с детьми (Вася уже ходил в школу, а Свете предстояло начать обучение), и он решил эту проблему достаточно просто — обменялся жильём с Бухариным. В прежней квартире, в которой застрелилась Надежда Аллилуева, он не мог оставаться.
Ему было за пятьдесят — возраст, в котором «ничто человеческое не чуждо». Но он не мог привести новую женщину в дом, в котором всё напоминало о Наде и в котором жила маленькая Светланка. Его «ничто человеческое не чуждо» должно проходить вдали от её глаз. Света, в отличие от Васи, впечатлительная и легкоранимая. Сердце маленькой девочки, понимал он, нельзя травмировать появлением рядом с ним другой женщины. Для незаметных утех новая дача подходила как нельзя лучше. Его интимная жизнь должна быть неприметной для дочери.
Это правило, которое он для себя ввёл, осталось незыблемым на протяжении последующих двадцати лет. После гибели жены возле Сталина всегда зияло пустое место. Как и во времена английского короля Эдуарда II, запретившего женщинам появляться при его дворе (впрочем, по иным причинам: гомосексуальным пристрастиям монарха), общество Сталина стало чисто мужским. На кунцевские застолья и на сочинские дачи придворные дамы не приглашались.
Его соратники чутко на всё реагировали. Жёны членов Политбюро, ранее блиставшие рядом с мужьями в правительственной ложе Большого театра, теперь туда не допускались — соратники боялись поставить вождя в неловкое положение. На официальных приёмах в Кремле жёны партийных вождей сидели за отдельным столиком, вдали от мужей, и это правило сохранилось надолго. Жена следующего генсека, Хрущёва, — Нина Петровна Кухарчук, главенствовала над обществом жён членов Политбюро, затем место председательницы женского клуба заняла мадам Бреж-нева-Брошкина, и так далее… только Раиса Максимовна Горбачёва ненадолго сломала установившуюся традицию и вышла из тени мужа, продемонстрировав всему миру, что «наши жёны» не только «пушки заряжёны». Но после её короткого триумфа иных первых леди государства кремлёвские вожди обществу не представили…
…Пока строилась дача в Кунцеве, в Зубалове сменился обслуживающий персонал, помнящий прежнюю хозяйку, — среди новых лиц выделялась юная курносая Валя Истомина. Её весёлый и звонкий смех целый день разносился по даче, и хотя нет никаких свидетельств, то есть свидетелей, державших свечку над постелью вождя, похоже, именно для этого она была отобрана среди множества кандидаток, готовых безропотно исполнить любое пожелание Властелина страны.
Валентина Истомина проработала в должности экономки (хозяйки кунцевской дачи) около восемнадцати лет. Замуж она так и не вышла (хотя возраст цветущий и она вполне могла бы подобрать себе кого-нибудь в мужья из офицеров охраны, официальных или неофициальных, и родить ребёночка) — вывод делайте сами. Не потому ли Сталин, привыкший к неофициальной жене, впоследствии спокойно отнесся к появлению «походно-полевых жён» у офицерского состава Красной Армии — жён, которые вроде бы временно есть и которых официально вроде бы нет.