И далее:
По всей видимости, отождествление автором героини баллады и реальной девушки способствовало преодолению героиней рамок литературного текста, из которого она «выходит», слившись с образом Сашеньки Протасовой, получившей благодаря этому второе имя — Светлана.
История отношений Жуковского с племянницами Машей и Сашей Протасовыми, дочерьми его единокровной сестры Е. А. Протасовой, широко известна. Напомню лишь основные ее вехи. Жуковский занялся воспитанием племянниц в 1805 году. Старшую, Машу, девушку вдумчивую и серьезную, он горячо полюбил, и Маша ответила ему взаимностью. Однако мать воспрепятствовала их браку, мотивировав отказ близким кровным родством. С младшей, Сашей, которая была крестницей Жуковского и любовно называла его «папкой», у него сложились легкие, нежные и близкие отношения; он стал ее другом, воспитателем и учителем.
До нас дошло множество откликов о девочке Саше Протасовой, бывшей, по свидетельствам знавших ее людей, прелестным, веселым и приветливым ребенком. Это было «милое творенье» с «весело смеющимся личиком, обрамленным русыми кудряшками, кружащееся, как сверчок <…>, забавляющее всех своими милыми шалостями» [307, I, 9]. Окружающие обожали ее. «Легкая, воздушная, как сама мечта, полная неистощимого запаса здорового смеха, резвилась и щебетала ее [Маши] младшая сестра Саша, наполняя весь дом жизнью и весельем» [307, I, 9].
7 ноября 1810 года, уже в процессе работы над «Светланой», Жуковский пишет А. И. Тургеневу о посвящении Саше своей новой баллады «Громобой»: «…этот диавол (так называет он свое новое произведение. — Е. Д.) посвящен будет милой переписчице, которая сама некоторым образом по своей обольстительности — диавол» [241, 78]. «Она же настоящая Сильфида, Ундина, существо неземное!..» — восхищался Сашенькой Протасовой Ф. Ф. Вигель, обычно строгий в характеристиках своих современников [59, I, 103]. «А Светлана? Ох хороша!» — восклицает Жуковский [307, I, 6–7, 25]. Эпитеты светлая, прекрасная, ясная постоянно встречаются в отзывах о Сашеньке Протасовой. Ее «светлый облик», «ясность и светоточивость» души отмечали многие современники.
В 1813 году в имение Е. А. Протасовой Муратово приезжает А. Ф. Воейков, чтобы навестить жившего там Жуковского, и в следующем году Саша Протасова уже выходит за него замуж, став Александрой Андреевной Воейковой. Муж увозит ее в Дерпт, где он был определен профессором по кафедре русского языка и словесности Дерптского университета. Вместе с Сашей в Дерпт переезжает и Е. А. Протасова с Машей. Жуковский часто навещает их, все еще надеясь на воссоединение с Машей, однако ему так и не удалось устроить свое счастье с любимой женщиной. Все попытки Жуковского получить руку возлюбленной встречают упорное сопротивление ее матери. Их союзу не суждено было состояться. В 1817 году Маша была обвенчана с профессором медицины Дерптского университета И. Ф. Мойером.
Посвященная Сашеньке Протасовой баллада, в финале которой поэт обращается непосредственно к ней («О! не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана…»), дала ей второе имя: Светлана, закрепившееся за ней навсегда. Александра Протасова (Воейкова) как бы реализовала судьбу героини баллады, продолжила ее жизнь. Но жизнь эта, вопреки пророчествам и даже неоднократным заклинаниям поэта — от посвящения в «Громобое» («Цвети, мой несравненный цвет, / Сердец очарованье; / Печаль по слуху только знай; / Будь радостию света…») до заключительных строк баллады («Будь вся жизнь ее светла, / Будь веселость, как была, / Дней ее подруга»), — оказалась тяжелой и печальной. Согласившись на замужество с Воейковым (чему невольно способствовал сам Жуковский), Саша обрекла себя на сосуществование с человеком, ставшим ее тираном, а также мучителем ее матери и сестры. В одном из писем из Дерпта, рассказывая о непристойном поведении Воейкова, Маша восклицает: «Господи! Если бы Жуковский или Кавелин могли видеть один из этих ужасных вечеров, они бы сжалились над нами» [341, 161].
И все же тяжелая семейная драма не отразилась на Саше: не сломленная невзгодами своей неудачно сложившейся жизни, Александра Воейкова до конца сохранила «светоточивость» души, оставаясь Светланой и для Жуковского, и для своих родных и близких, и для литераторов и поэтов, посвящавших ей стихи, восхищавшихся ею и преклонявшихся перед ней. «Мягкая, всепрощающая, нежная, безвольная, чисто славянская душа Светланы создает нам в ее образе идеал той душевной „праведницы“ на земле, ради которой Бог терпит грехи целого народа», — писал об Александре Воейковой Н. В. Соловьев, посвятивший ей двухтомный труд [307, I, 267].