В углу шевельнулся Ромашов, прислушался, тихо сказал:
— Ты что не спишь, Костя?
— Рука что-то разболелась, будь она неладна! — сердитым шепотом ответил Костя.
— Сходил бы в медсанбат.
— Спасибо! Чтоб из-за этой чепухи опять в госпиталь положили? Належался!
— Еще бы не обидно, — посочувствовал Ромашов: — ни тебе повоевать, ни тебе маму повидать. Осколки-то все вынули?
— А кто их знает! Кажется, все.
Ромашов скоро заснул, а Косте, видимо, невмоготу стало сидеть на одном месте. Он вышел в сени, осторожно прикрыв за собой дверь.
Светлана слышала, как на улице его негромко окликнул часовой.
Шаги то удалялись, то приближались к дому.
Кажется, Светлана все-таки задремала. Когда она проснулась опять, Костя уже снова сидел на лавке и курил, поджав под себя ноги, прикрывшись шинелью.
Он отодвинул немного одеяло, висевшее на окне, и смотрел в щель, как будто желая определить, скоро ли наконец начнется рассвет. И все перекладывал больную руку и так и эдак и никак не мог найти удобное положение.
Шофер открыл дверцу кабины:
— Садитесь, товарищ младший лейтенант!
— Нет, нет, — сказал Костя, — я не один еду, с вами девочка сядет, а я в кузов.
На крыльце Светлана прощалась с хозяйкой, обнимала ее «в последний раз», и еще раз, и «в самый последний...» Несмотря на ранний час, были провожающие. Клетчатый узелок с вещами девочки, совсем легкий вначале, увеличился почти вдвое: каждый из маленьких Светланиных приятелей считал своим долгом сунуть ей что-нибудь «на дорогу» или «на память». Капитан нагнулся и поцеловал девочку в лоб:
— Ну, Светлана, счастливо тебе!
Она серьезно ответила:
— И вам тоже.
Капитан протянул Косте руку:
— Так имей в виду, Костя, эту неделю мы еще здесь, а дальше — догоняй!
— Догоню, товарищ капитан! Светлана, садись к шоферу.
Но клетчатый узелок уже полетел в кузов. Светлана подпрыгнула, стала на широкое твердое колесо и с ловкостью мальчишки перемахнула через борт.
— В кабину садись, тебе говорят! — уже строго сказал Костя.
— По-вашему, я буду в кабине сидеть, а раненый трястись в кузове?
Девочка преспокойно стала усаживаться поудобнее на сложенном брезенте.
— Ты слезешь или нет?
— Нет.
Голова Светланы исчезла за бортом. Капитан усмехнулся.
— Я вижу, скучать в дороге ты не будешь, Костя! Федя, дай ей шинель какую-нибудь, ведь ее продует, она совсем раздетая.
Костя, стоя на колесе, перешагивал через борт грузовика.
— Раненому все равно придется трястись в кузове.
— Зачем же вы-то сюда?
— Буду следить, чтобы тебя ветром на поворотах не выдуло.
Машина затряслась, загрохотала и поехала. У крыльца все махали ей вслед.
Светлана встала, держась руками за борт, и тоже замахала платком.
— А ну, сядь! — сказал Костя. — Завернись в шинель хорошенько, благо она тяжелая, придержит тебя хоть чуточку!
Светлана опустилась на коленки; ей хотелось еще разок посмотреть на деревню отсюда, издали. Но дорога сделала крутой поворот, и теперь за холмом уже ничего не было видно, только изломанные, изувеченные снарядами верхушки желтых осенних кленов.
На ветру было холодно, и оба уселись впереди на брезенте, под защитой кабины.
— Так, — сказал Костя, — значит, всякая кнопка рассчитывает, что ей удастся мной командовать?
— Где кнопка? — вызывающе спросила девочка.
— Вот она, кнопка! — Костя легонько щелкнул Светлану по небольшому, чуть вздернутому носу.
Девочка с негодованием отодвинулась от него:
— Не деритесь!
Машину качнуло на ухабе. Костя схватился за больную руку.
— Вот видите, — сказала Светлана, — не послушались меня, растрясете руку, будет опять как ночью!
— То есть, что это «будет опять как ночью»? — удивился Костя.
— А вот то самое.
— Уж очень ты глазастая!
Они выехали на шоссе. Светлана опять привстала на колени.
— Ты что?
— Так. Посмотреть. Отсюда нашу школу видно.
Грузовик поехал быстрее. Светлана села и больше уже не оборачивалась.
— Ты здесь давно живешь?
— Нет. Маму как раз перед войной сюда перевели.
— А в Москве бывала когда-нибудь?
— Была один раз... папа поехал и меня взял.
Костя замолчал. Это было как с его рукой: с какой стороны ни дотронься — больно.
— Товарищ лейтенант, а вы в Москву в командировку едете?
— В командировку.
— А потом опять на фронт вернетесь?
— Потом опять вернусь.
Девочка кивнула головой, как бы успокаивая лейтенанта, что больше она его об этом расспрашивать не будет: мало ли что — может быть, военная тайна.
— А что у вас с ногой, товарищ лейтенант?
— С какой ногой?
— Вот с этой, на которую вы немножко хромаете?
— Ты и это уже разглядела, глазастая? Эту ногу я еще весной об немецкую мину ушиб.
— Это которые в земле лежат?
— Нет, которые с неба падают.
Светлана сейчас же поняла:
— Ага. Миномет. Товарищ лейтенант, вот, наверное, мама ваша обрадуется, когда вас в Москве увидит!
— Откуда ты знаешь, что у меня мама в Москве?
— А я ночью слышала, как тот, другой лейтенант сказал, что вы маму в Москве повидаете.
— Не совсем точные сведения, — возразил Костя, — мама моя не в Москве, а под Москвой живет — тридцать километров.
— Ну так что ж, увидитесь все-таки с ней?
— Увижусь, конечно.
— Вот я и говорю — обрадуется. Товарищ лейтенант, вы мне скажите, как вашего капитана зовут, и адрес дайте.
— Зачем тебе?
— А как же! Он сказал, чтобы я ему писала из Москвы.
— Дело важное, — согласился Костя. — Вот тебе блокнот, вырви страницу и записывай номер полевой почты.
В солдатских карманах всегда бывает тесно. Вместе с блокнотом Костя вынул и положил на колени фотографию и два письма.
— Это вашей мамы карточка? — спросила Светлана и вдруг покраснела и смутилась, как смутился бы взрослый человек, совершивший бестактность: девушка, снятая на фотографии, не могла еще быть ничьей мамой.
Костя засмеялся, тоже слегка покраснев:
— Нет, это просто одна знакомая. Нравится тебе?
— Нравится. Красивая очень,
— А мама моя вот.
Светлана долго и внимательно разглядывала фотографию. Наконец, вздохнув, сказала с глубоким убеждением:
— Она очень хорошая, ваша мама!.. А вашу знакомую Надей зовут?
— Ты что — цыганка или Шерлок Холмс?
— Нет, я просто глазастая. Вот здесь на конверте написано: «Надежде Сергеевне Зиминой». Написали письмо, а отправить не успели — сами поехали.
— Почему все-таки ты так уверена? Может, это маму мою Надеждой Сергеевной зовут?
— Не-ет! Вашу маму Зинаидой Львовной зовут. И фамилия Лебедева, как у вас. Ей вот это, другое письмо, без конверта, треугольничком сложено!
«Ну и бес эта девчонка!» — подумал Костя, расхохотавшись и краснея все больше и больше.
— Ладно, проницательная женщина, вот тебе карандаш, пиши: «Капитан Шульгин...»
Когда адрес был записан, Костя стал опять раскладывать по карманам свое имущество.
— Странно все-таки, — сказала Светлана: — вам руку только перевязали, и все. Когда рука ранена, ее полагается вот так еще чем-нибудь широким к плечу подвязать. А то вы ее и туда и сюда...
Костя усмехнулся:
— У нас в медсанбате врачи и сестры тоже очень опытные. Они так и сделали. Только я эту повязку снял.
— Ага, — понимающе сказала Светлана. — Чтобы не так страшно было вашему капитану?
— Чтобы не так страшно.
— Вы бы хоть в карман ее положили, повязку. Теперь и подвязать нечем.
Светлана подумала с минуту, нагнулась к своему узелку, порылась в нем и решительным движением вытянула шелковый вязаный шарф.